Алла безуспешно пыталась начать какой‑нибудь новый бизнес, но дела не шли. И бывшая звезда гламурного глянца, давшая сотни интервью на тему «быть можно дельным человеком и думать о красе», закончила свою карьеру администратором в заштатной окраинной парикмахерской. А после выхода на пенсию сдала в аренду свою московскую квартирку и поселилась здесь – в пансионе.
— Вначале Алла здесь страшно скучала. Ее даже никто не приезжал навещать, – рассказывала мне во время вечерней прогулки бывшая сценаристка Ната, к которой приезжали трое красавцев–сыновей и балетной грации улыбчивая дочка с теплыми серыми глазами. – Мне было ужасно жалко Алку.
— Слушай, а откуда ты знаешь, что этот ее Рафаэль не к какой- нибудь актриске сбежал? – спросила я, кутаясь в кофту и с наслаждением втягивая в себя чуть прохладный майский воздух с запахом костра.
— Да вот уж знаю, – неопределенно покачала головой Ната.
— Все‑таки одна тусовка. Да и сама посуди: просто роман на стороне крутить он мог и так – без развода. Алка смотрела на это сквозь пальцы – лишь бы животное, как говорится, в стойле было. Если же он всерьез влюбился – то почему не женился?
Неужели бы нашлась такая, которая за него не пошла бы? А? Ты вспомни его лет 25 назад – красавец–мужчина, харизма, море обаяния, чувство юмора, блестящий «Бэнтли». Что еще надо?
— Это точно, – кивнула я. – Помню, брала у него как‑то интервью. Он производил впечатление.
— Так вот про Алкину жизнь в пансионе, – вернулась к рассказу Ната. – Мы тут к ней все ходили про красоту советоваться, буквально покоя ей не давали – просто, чтобы не дать ей зачахнуть от тоски. Ведь когда человек начинает помогать другим, ему уже некогда жалеть себя и огорчаться. А потом она выправилась, засела за ноутбук и стала позиционироваться как писательница. А дальше – ты сама все видишь…
К нынешнему дню Алла отметилась аж в четырех жанрах. Она уже могла гордо называться автором одного рассказа, одной повести, одной новеллы и даже романа.
Я – внимательный читатель. Очень внимательный – из тех, которые с карандашом перелистывают книги и клеят стикеры на страницы. Это, конечно, не от того, что я так уж уважаю чужое письмо. Это от того, что я сама всю жизнь хотела писать.
Отмечаю я в чужих книгах те страницы, где сквозь тюлевую ткань вымысла прорывается настоящее, искреннее, выстраданное. Мало людей, способных быть демиургами в полном смысле этого слова и хотя бы на бумаге создавать полнокровные образы абсолютно отдельных, отличных от них людей. Большинство так или иначе пишет себя. Раскладывает свою личную шизофрению на множество лиц и играет с персонажами, как девочки в детском саду с куклами.