То ли её успокоило сообщение о радио, то ли наконец-то поняв и осознав обстановку, в которой оказалась, женщина ни слова больше не сказала, встала и ушла.
А как-то, робко постучав, порог перешагнул сухонький, костлявый старичонка.
— Я, собственно… Извините, пожалуйста… Меня направляют в колхоз, так сказать… А я, простите, узнал, что там даже начальной школы нету…
В одной руке старичок держал клеёнчатую хозяйственную сумочку, в другой — толстую палку с серебряным набалдашником. И эта дорогая палка никак не подходила, не гармонировала со всем обликом старика. Он был одет в рваный, толстого сукна, прожжённый с одного бока пиджак, подвязанный обыкновенной верёвочкой, так как на пиджаке не было ни одной пуговицы, в истрёпанные брюки, которые висели на его ногах трубами, на голове у него было жалкое подобие шляпы с обвислыми краями. Он был, кажется, полуслеп, потому что говорил, повернувшись совсем не в тот угол, где стоял Кружилин.
— А вы что же, учитель? — спросил Поликарп Матвеевич.
— Да, в некотором роде… — Старик повернулся на голос. И добавил робко, будто боялся, что ему не поверят: — Я, видите ли, доктор физико-математических наук.
Кружилин уже насмотрелся на всяких людей, но докторов наук среди беженцев встречать ещё не приходилось.
У Поликарпа Матвеевича больно, кажется до отказа, сжалось сердце — всё большие и большие глубины народного бедствия открывались ему.
Он усадил доктора наук в кресло напротив себя, долго тёр подбородок, соображая, что делать.
— Вы один? С вами никого нет из родных?
— Что?.. Ах да, Маша… Это было где-то там ещё, за Волгой… Наш поезд бомбили. Я её долго искал, но нашёл только вот… — И старик приподнял клеёнчатую сумочку. Потом поставил на пол, вынул из кармана смятый платок. Он не плакал, только долго сморкался и мелко тряс спутанной редкой бородкой, челюсть его дрожала.
Кружилин стал звонить в область, в только что организованный отдел по эвакуации населения.
— Я, вероятно, причиняю вам беспокойство, — виновато заговорил старик. — В сущности, мне всё равно, это даже любопытно — колхоз. Но чем же я там могу быть полезен? Всю жизнь я учил молодёжь…
Через неделю из области приехали представители какого-то института, увезли старика учёного.
Кружилин забыл про вожжи, дремал под глухой и мерный стук копыт. Воспоминания об этом докторе наук, о женщине-меломанке, о железнодорожном составе из красных теплушек, в котором уезжали мобилизованные на фронт, облепленных женщинами и детьми, — всё возникало и таяло в уставшем мозгу, как дым, расползаясь на какие-то куски и клочья. И на их месте неизменно возникали три длинных ряда разнокалиберных матерчатых палаток.