Слушая сбивчивый рассказ мелкого, я сама тихо офигевала. Психиатр в дурке, работавшая с суицидниками, утверждала, что мальчики в переходном возрасте способны на любые выходки, но чтоб так… А ведь совсем скоро он начнет интересоваться девочками. Чудненько!
Разумеется, приступ сострадания к старому сквибу не превратил Воробышка в воплощение кротости, вежливости и послушания. До Нового Года мы с ним успели еще несколько раз полаяться. Мелкий и на друзей срывался, и преподавателям хамил, но у меня, когда он об этом рассказывал, уже не было жуткого ощущения неизбежности падения в пропасть. Я уже свыклась с тем, что ребенок взрослеет, и меня его выбрыки больше так не пугали.
Одним из последствий того дождливого октябрьского вечера были неожиданно теплые отношения второкурсника Поттера и Аргуса Филча. Шкет был достаточно умен, чтобы не афишировать ни свою регулярную помощь, ни некоторые привилегии, благодаря этой помощи предоставляемые. Мало кто знал замок лучше его сквиба-завхоза, а мелкому было абсолютно нетрудно выучить очищающее заклинание и применить его, если в том возникла необходимость. Опять же, очистить при помощи магии заляпанный лягушиными потрохами потолок гораздо легче и быстрее, чем без нее, а проглота, регулярно пропускавшего завтраки, обеды или ужины, никогда не забывали накормить на кухне домовики.
Та памятная ссора с Воробьем, так напугавшая меня, произошла фактически на пустом месте. Вот только у мелкого на этот счет было иное мнение. У него вообще тогда чаще всего обо всем было иное мнение. Конкретно в том случае мы сцепились из-за годовщины гибели его родителей и желания шкета непременно на Хэллоуин посетить могилу родителей. Если в прошлом году птах прислушался к моему мнению и не стал подходить к директору с просьбой выдать ему сопровождающего, то в этом году Гарри встал на дыбы. Дело в том, что наши занятия по ментальным практикам помогли ему вспомнить, что именно он видел и слышал в ту страшную ночь Хэллоуина восемьдесят первого, а потому вот так все оставить и не почтить память родителей, отдавших свою жизнь за него, мальчишка не мог и не хотел. Я же была против столь демонстрационного акта памяти: благодарность и почитание умерших героев-родителей — слишком удобный рычаг для манипулирования, и отдавать его в руки директору мне не хотелось. К тому же, я не думала, что директор или его зам, и по совместительству декан Гриффиндора, соблаговолят поднять свои ленивые задницы и показать парню, где похоронены его родители.
Я оказалась права: старой помойной мышебойке хватило наглости и ханжества заявить, что она не намерена ни для кого делать исключения, даже для Поттера, потому что правила едины для всех. А бородатая сволочь мало того, что влез в сознание мелкого и попытался затереть желание Воробья посетить кладбище в Годриковой лощине (так же, как в том году попытался затереть желание поблагодарить зельевара за спасение во время матча и извиниться за подожженную мантию), так еще и прочувственную речь толкнул. О том, как хорошо это и правильно помнить о жертве родителей. О том, что надгробные камни — лишь камни, и если Гарри не будет рядом с ними в годовщину гибели, это не будет означать, что мальчик не чтит своих родителей, ведь он помнит о них не только раз в году. О том, что, пока память о Лили и Джеймсе Поттерах и их любви к нему живут в сердце их сына, они на самом деле живы. Хорошие слова, в чем даже правильные… и приправленные внушением скорби и вины. Это самое внушение было настолько филигранным и искусным, что чуть не сломало защиту Воробья от подобных действий, но ребенку помог феникс. Огненно-алая птица, перелетев на подголовник кресла, в котором сидел мелкий, потерлась золотистым клювом о волосы ребенка, что-то негромко прокурлыкав ему на ухо. Этого хватило, чтобы не позволить наведенным эмоциям превратиться в его собственные. Уж не знаю, был ли директор доволен поступком своего фамилиара, но вот Воробышек был ему благодарен от души. Сопротивление Дамблдору и процесс отделения своих эмоций от внушенных вымотали ребенка так, что даже когда он мне об этом рассказывал, у него не было сил даже толком рассердиться. Чудовищная душевная опустошенность едва не вылилась в депрессию, к счастью, Бог миловал. Ко Дню Всех Святых ребенок пусть и находился в скверном расположении духа, но уже вполне оклемался от посещения кабинета директора. После этого Воробей зарекся вообще что-либо просить и у Альбуса Дамблдора, и у Минервы Макгонагалл.