— Чем ты теперь занят? — поинтересовалась Оксана небрежно.
— Школа закрыта, ты же знаешь. С отцом землю пашу. Сеем, косим… Но это не жизнь, а существование.
Она спросила его в упор:
— А если пойти в полицию?
Он оторопел:
— Что же я там буду делать?
— Как что? Форму получишь, права некоторые. Ты же неглупый человек, образованный. Неужели тебе надо подсказывать?
«Вот так совет, — чуть не крикнул Вадим. — Она что, издевается надо мной?..»
— Боишься формы?
— Я уже вижу, куда ведет эта форма…
Оксана окинула его пронзительным взглядом:
— Чудак ты, чудак! Нужно же как-то приспосабливаться…
— Ага, говоришь — приспосабливаться. — Ему вдруг показалась ненужной и мерзкой и эта встреча, и никчемный этот разговор с нею.
— Знаешь, Оксана, видно, мы перестали понимать друг друга. Скажи, пожалуйста, а откуда у тебя все это? — Конечно, он имел в виду не только ее дорогие обновки.
— Откуда? Немцы любят хорошо жить и умеют жить… Я ведь была в Берлине.
— В Берлине? — переспросил Вадим Николаевич упавшим голосом. — Кто же тебя пустил туда?..
Оксана передернула плечами:
— Я же переводчица. Дело было одно…
— Неужели все это правда, Оксана?..
И тут что-то былое, прежнее мелькнуло в ее взгляде:
— Вадимка, мальчик мой наивный! Оглянись, подумай… А то будет поздно.
— Если я наивный дурак, то ты обыкновенная дрянь и приспособленка! — возмущенно выкрикнул Вадим. Он плюнул ей под ноги, резко повернулся и пошел не оглядываясь.
Так неожиданно война развела их в разные стороны.
Через несколько дней, раздобыв винтовку, ушел Вадим к партизанам. Лесные братья приняли его, молодого, энергичного, с радостью и через некоторое время доверили возглавить диверсионную группу. А вскоре среди бела дня загорелась митковичская станция. Взрывчатки у партизан не было, поэтому танки, что стояли на платформах длинного состава, они облили керосином и подожгли. Партизанам пришлось как можно быстрее ретироваться. Вадим хорошо знал станцию и ближайшие прилегающие к ней дворы, это и спасло группу.
В другой раз партизаны подорвали минами железнодорожное полотно, и путь Митковичи — Калиновичи надолго вышел из строя.
Вадим воевал храбро, далее отчаянно, не жалея себя. Душевная рана, нанесенная ему Оксаной, оказалась глубокой, кровоточила. Он только сейчас понял, как любил ее и верил ей, как глубоко вошла она ему в душу. Одно было непонятно: откуда же у нее это отвратительное, страшное, этот животный инстинкт приспособленчества?..
Часто ночью в партизанском шалаше вспоминал он все, что было между ними: первую встречу во дворе школы, на соревнованиях, и нескончаемые споры на лугу, что у омута… Он помнил даже все щербинки на ее крыльце, где они часто сидели, возвращаясь из кино. Вадим перебирал в памяти каждую ее фразу, припоминал выражение лица, жесты, характерную усмешку… Вспоминались капризные, бездумно-задиристые и самонадеянные слова ее и поступки. Тогда это казалось мимолетным, случайным…