Для деятельного ума и возвышенной души нет ничего печальнее в мире, чем видеть зависимость всей своей будущей жизни от презренного металла. Десятая часть прежних доходов, которыми пользовались семейства этих молодых людей, была бы достаточна теперь, чтобы упрочить их счастье. Из-за каких-то жалких денег эти два любящих сердца должны были расстаться на шесть месяцев, может быть, даже на год, тогда как последние четыре месяца они не понимали, как можно расстаться и на один день.
Молодые люди видели, что после того происшествия, которое разрушило их счастье, все шло своим чередом: все покорялось Бонапарту – этому человеку, отмеченному самой судьбой, державшему весь мир в своих руках. Они видели, что, за исключением тех немногих, кто остался верен клятве королю, все позабыли о ней, лишь они одни принесли в дар свое счастье, но иногда и у них невольно возникала мысль смешаться с толпой, увлечься ее страстями. Тогда совесть заглушала голос эгоизма, и, слабые в несчастье, они делались твердыми перед исполнением своего долга. Порой молодые люди искали другой выход, кроме избранного ими. Не может ли каждый из них найти себе место благодаря образованию? Но оно не могло быть средством к жизни; к тому же Генрих, готовый принять на себя все труды, ни за что не хотел разделять их с Цецилией.
В жизни бывают минуты, когда чувствуешь всю тяжесть ударов судьбы. Напрасно ищешь способ обойти роковую дорогу: она одна ведет к гибели или к спасению. Молодые люди всегда возвращались в разговоре к неизбежному путешествию в Гваделупу. Напрасно старались они оттолкнуть эту мысль: она неотступно преследовала их. Наконец наступил день, назначенный Генрихом для отъезда. С утра он пришел к Цецилии, но до самого вечера молодые люди не говорили ни слова об отъезде. Наконец, прощаясь, они посмотрели с грустью друг на друга, понимая чувства, которые каждый из них испытывал.
– Когда ты поедешь, Генрих? – спросила Цецилия.
– Никогда! Чувствую, что никогда, если какая-нибудь сила, управляющая моей волей, меня не заставит.
– Стало быть, ты останешься здесь? Если ты почитаешь меня этой могущественной силой, то я никогда не решусь сказать тебе первая, прости!
– Но что же мне делать? – спросил Генрих.
Цецилия взяла его за руку и подвела к распятию, висевшему некогда у постели ее матери. Генрих понял ее намерение и произнес:
– Клянусь той, которая, расставаясь с жизнью, взирала на это распятие, уехать в течение ближайших восьми дней и во время моего пути не иметь других мыслей, кроме как о счастье ее дочери.