Не скажу вам, что я была счастлива; чувство, которое я питала к Горацию, навсегда останется для меня необъяснимым; возможно, это было почтение, смешанное со страхом; впрочем, это впечатление он производил на всех, кто к нему приближался. Даже оба друга его столь свободные и фамильярные в общении с ним, противоречили ему редко и уступали всегда, если не как начальнику, то, по крайней мере, как старшему брату. Хотя оба они были ловкими во всех физических упражнениях, до его силы им было далеко. Граф преобразовал бильярдную залу в фехтовальную, а одна из аллей отводилась под стрельбу: каждый день эти господа упражнялись на шпагах или пистолетах. Иногда я присутствовала при этих поединках: тогда Гораций выступал скорее в роли их учителя, нежели противника; во всех этих упражнениях он сохранял то страшное спокойствие, которое он продемонстрировал, спасая Поля. Многие дуэли, заканчивавшиеся в его пользу, доказывали, что хладнокровие, столь редкое в критические минуты, никогда не покидало его. Cтранная вещь! Гораций оставался для меня, несмотря на искреннюю дружбу, существом высшего порядка, не похожим на других людей.
Что касается его самого, то он казался счастливым, по крайней мере, любил повторять это, хотя беспокойство, отражавшееся на его лице, часто говорило об обратном. Иногда страшные сновидения тревожили его сон, и тогда этот человек, столь спокойный и храбрый днем, переживал минуты ужаса, от которого дрожал как ребенок. Он объяснял это происшествием, случившимся с его матерью во время беременности: в Сиерре ее захватили разбойники и привязали к дереву; она видела, как зарезали путешественника, ехавшего по одной с ней дороге; из этого следовало заключить, что ему представлялись обыкновенно во сне сцены грабежа или разбоя. Также, скорее, чтобы предупредить возвращение этих сновидений, нежели от страха, он клал всегда, ложась спать, у изголовья своей постели пару пистолетов. Это сначала меня очень пугало; я боялась, чтобы он, в припадке сомнамбулизма, не выстрелил из них; но мало-помалу успокоилась и стала воспринимать это как предосторожность. Была и еще одна странность, которой я даже и теперь не могу объяснить себе: она состояла в том, что во дворе постоянно, днем и ночью, держали оседланную лошадь, готовую к отъезду.
Зима прошла за вечерами и балами. Граф был очень щедр; салон его соединялся с моим, и круг наших знакомств удвоился. Он везде сопровождал меня с чрезвычайной готовностью, и, что более всего удивило свет, совсем перестал играть. На весну мы уехали в деревню.