— Ночь, — сказала Настя. — Поплыли в Стокгольм.
— В Стокгольм? — переспросил Эвальд, помолчал, засмеялся на «ы» и кивнул: — Ага.
— Не забудь парус, — напомнила Настя.
— Парус? — озадаченно протянул Эвальд, но Настя, не желая возражений, решительно направилась к пирсу.
Эвальд с трудом ее догнал.
— Не беги, — сказал он. — Это много весит. Между прочим.
— Помочь? — не глядя на него, спросила Настя.
— Если можешь, — хмыкнул Эвальд.
Настя взвалила себе на плечи половину свернутого паруса. Другая половина осталась на плечах Эвальда. Так они и шли плечо к плечу. Рукав кожаной куртки Эвальда больно тер локоть Насти, ноги вязли в сыром песке. Эвальд насвистывал и тихо смеялся.
— Теперь посидим, — сказал он, сбрасывая парус на песок. — Ты, конечно, хочешь посидеть.
— Ни капли не хочу, — ответила Настя, но Эвальд все-таки сел и потянул ее за руку.
— Посидим. — Он помолчал. — Сейчас плохо видно. Темно. Надо ждать.
Настя вырвала руку и взбежала на пирс. Эвальд тяжело поднялся и, бормоча непонятные булькающие фразы, раскатал парус.
— Ты! — крикнул он Насте.
Настя обернулась. Ее глаза уже привыкли к темноте. Эвальд блаженно упал на парус и растянулся на спине.
— Хорошо, да?
— Что хорошо? — нетерпеливо отозвалась Настя.
— Тут хорошо. Это не одеяло. Это лучше.
Взвизгнули доски — это Настя топнула ногой.
— Ты чего разлегся, олух! Ставь свой парус!
Эвальд встал, вздохнул, сказал: «Это интересно» — и послушно потащил парус к яхте. Долго, на ощупь прилаживал его, изредка выплевывая резкие булькающие звуки — очевидно, ругательства. Он балансировал, стараясь не упасть в воду, а Настя, стоя на коленях на краю пирса, изо всех сил цеплялась руками за борт яхты, думая, что этим помогает.
Наконец спросил:
— Поплыли?
— Поплыли, — сказала Настя, решительно шагнув на борт.
— В Стокгольм, — добавил Эвальд и захлебнулся смехом.
* * *
Настя опустила за борт ладонь и ощутила ладонью теплый ток моря, стремительный и упругий. Они плыли.
Эвальд, замерев, сидел на корме. Говорить было не о чем. И не было у Насти желания говорить с этим человеком. Он все еще не существовал, его присутствие было иллюзорным, он был тенью, ничем и, казалось, сам сознавал это. Он молчал и даже не смеялся. Она вдруг поняла, что молчать им придется слишком долго, потому что в ту самую секунду, когда берег и пирс исчезли, слившись с глухой тьмой, время остановилось. Как долго, куда и зачем им плыть, она старалась не думать. Ниже опущенной в воду руки не было ничего. За сгорбленным силуэтом Эвальда не было ничего. И ничего не было выше бледной громады паруса. Пространство несло их куда-то, зажав в кулак, как божьих коровок. Настя почти физически ощутила эту давящую мощь пространства, и ей стало страшно.