– Много чести мне, Сергей Александрович. Лучше почаще в гости жалуйте. Рады вам всегда.
– Ну что твой Пегас? – с улыбкой спросил Сбежнев у Митро. – Взял заезд?
– Да вашими бы устами, Сергей Александрыч… – отмахнулся Митро, страстный игрок на ипподроме. – Плахинская Одалиска на два корпуса обошла.
– А уговор наш помнишь?
– Как не помнить… Ладно, воля ваша, продаю за первую цену. Только не надейтесь, ему Одалиску в жизни не обойти. Плахин петушиное слово знает, он ее к татарам за Крестьянскую заставу водил. Они нашептали ему что-то, так теперь ни одного заезда у нее не выиграешь. Зефир бубликовский – и тот обремизился…
– Настенька… – вдруг произнес Сбежнев, и Митро на полуслове замолк.
Настя, до этого не проронившая ни слова, шагнула вперед. Сбежнев улыбнулся, взял ее за руку, поцеловал тоненькие пальчики.
– Настенька, радость… Наконец-то я тебя вижу.
– Отчего ж не предупредили, Сергей Александрович? – как бы сердясь, укорила Настя, но Илья с острой болью под сердцем почувствовал: рада до смерти, проклятая… – Я вас к Рождеству жду, а вы… Ну что бы вам написать было?
– Видишь ли, я и сам не думал… – виновато ответил князь. – По правде сказать, дела мои еще не окончены, но… но… Я ужасно скучал по тебе. И по всех вас! – Он с улыбкой повернулся к цыганам. Те понимающе засмеялись.
– Когда вернулись? – строго спросила Настя.
– Вчера. Хотел в первый же день к вам в гости, но Ваня Воронин сказал, что вы все сегодня – у него. Ты ведь не обижена на меня, правда?
– Господь с вами, Сергей Александрович, – Настя улыбнулась, опустив ресницы. – Я рада, сами знаете. Мы все вас ждали. Вы у нас гость самый дорогой.
Тем временем хозяин дома обратился к главе хора:
– Ну что же, Яков Васильич, чем сегодня порадуешь? Романс, который я вам в прошлый раз напел, выучили?
– И его выучили, и других много, – сдержанно улыбнулся Яков Васильевич. – Позволите начать?
– Прошу, – кивнул Воронин, взял за руку Зину Хрустальную и, нашептывая что-то ей на ухо, отошел вместе с ней к бархатному дивану.
У стены были выставлены полукругом стулья. Цыганки расселись, за их спинами встали мужчины с гитарами. Десять пар черных глаз выжидающе уставились на хоревода.
– С чего начинать прикажете? – повернувшись, спросил тот у молодого графа.
– Ах, да все равно, – неохотно оторвавшись от беседы с Зиной, отмахнулся тот. – Ну, хоть с «Тройки».
Короткий гитарный аккорд. Чей-то взволнованный вздох. Тишина. И – серебряный голос Насти, взлетевший под потолок:
Запрягу я тройку борзых,
Темно-карих лошадей,
И помчуся в ночь морозну
К милой любушке своей!