Поначалу они с Димкой упорно делали вид, что между ними ничего нет. Оба словно боялись признаться самим себе, что как раз и произошло чудо! Взрыв! Северное сияние на Валдайской земле! Да какая разница, как это называть?
Настя терпеливо дожидалась, когда объединяющая их тайна перерастет в иное чувство, которое, как она сама себе призналась, лично к ней пришло еще до того самого момента, как все и случилось. При этом она ни капельки не боялась, что вдруг к Диме чувство вообще не придет. Не могло не прийти после того, как неистово и страстно он любил ее тогда. Просто так невозможно играть в любви свою роль…
Насте было еще невдомек, что и не такие роли исполняются в любовных играх в постелях.
В один прекрасный день Настя утратила надежду на взаимность. По крайней мере, так ей казалось. Особенно после очередной попытки уличного «приставания». Какой-то мужчина, судя по едва уловимым деталям, явно не из городских, а скорее всего из соседней резиденции, подошел к ней сзади и потянул за руку:
– Пойдем. Хватит кочевряжиться. Ничего не пожалею. Денег дам. А если откажешь, сто раз потом пожалеешь.
Она вырвалась и убежала. Мужчина даже не предпринял попытки ее удержать. Из чего Настя сделала простой вывод: дядька уверен, что она никуда не денется. Эта мысль, весьма прямолинейная в своей простоте и очевидности, настолько поразила Настю, что мгновенно унизила ее, оскорбила, смешала с грязью намного больше, чем само проявление похоти этого гада. И что, она опять должна все проглотить? Вечером вернулся Дима. Она не вышла к нему, как обычно происходило в последнее время. Это было неспроста. Димка правильно понял посланный ею, по сути, детский сигнал. О том, что ей очень плохо. Совсем плохо.
Настя сразу почувствовала, как он вошел в комнату. Вошел впервые после того ликующего для них обоих дня. Она уже знала наперед, как все будет и чем закончится. Или начнется вновь? Неужели мужчине необходимо обязательно оказаться в постели, чтобы в нем проснулось чувство? Она была готова и не желала ничего анализировать, потому что хотела только его.
Почему-то прокурора и тех, кто пытается сломать им жизнь, ее желание быть любимой совершенно не интересовало. Можно подумать, что право любить и право заниматься любовью надо непременно сверять с какими-то глупыми статьями закона или с перекидным календарем на стене… Ни тогда, в первый раз у следователя, ни теперь никто даже не спрашивает о ее чувствах, эмоциях. Не спрашивает о любви! Ее любви! Не спрашивает, будто эти взрослые люди не люди, будто никогда сами не любили. А все ее чувства, страдания, слова – лишь пустой звук.