— И правда, гораздо больше, — зачарованно произнесла она.
Он оглядел незнакомку. Волосы у нее не то, чтобы оказались в полном беспорядке, но вились гораздо свободнее, чем раньше. А ее губы… он и раньше думал, что они полные и сочные, а теперь казалось, что ее покусали пчелы.
Любой, кто хоть раз в жизни целовался, поймет, что ее недавно целовали. И весьма основательно.
— Вы, видимо, захотите привести в порядок прическу, — сказал он и подумал, что это, пожалуй, самое неподходящее послепоцелуйное замечание из всех, что он когда-либо выдавал. Но ему никак не удавалось вернуть свою обычную легкость. Стиль и изящество, видимо, требовали некоторого мыслительного процесса.
Кто бы мог подумать!
— Ох! — выдохнула она и тут же начала приглаживать волосы, впрочем, без особого успеха. — Мне очень жаль.
Не то, чтобы ей было за что извиняться, но Себастьян был слишком занят, чтобы возразить: он безуспешно искал сбежавший разум.
— Этого не должно было произойти, — наконец произнес он. Ведь это правда! Он и сам от себя такого не ожидал. Он никогда не флиртует с девственницами, уж во всяком случае, не на виду (ну, почти) у битком набитого бального зала.
Он никогда не теряет над собой контроль. Это не его стиль.
Он злился на себя. Безумно. Непривычное и чрезвычайно неприятное чувство. Он мог себя жалеть, мог над собой насмехаться, а о легком раздражении на себя самого сумел бы написать целую книгу. Но злость?
Вот уж чего он не хотел испытывать. Ни к другим, ни к себе.
Если бы она не попросила его… Если бы не подняла на него эти свои огромные бездонные глаза и не прошептала бы «поцелуйте меня», он бы никогда этого не сделал. Самооправдание вышло плохонькое, он и сам это понимал, и все же знание, что инициатива исходила не от него, приносило некоторое утешение.
Некоторое, но не очень большое. К его многочисленным грехам не относилась способность нагло лгать себе самому.
— Мне жаль, что я попросила, — сдавленно проговорила она.
Он почувствовал себя полным ничтожеством.
— Я мог и не соглашаться, — ответил он, но и вполовину не так галантно, как должен бы.
— Ну да, я совершенно неотразима, — пробурчала она.
Он бросил на нее острый взгляд. Потому что она — вот именно! — была неотразима. Тело богини, улыбка сирены… Даже сейчас ему приходилось прилагать массу усилий, чтобы не наброситься на нее. Сбить с ног. Поцеловать еще раз… и еще…
Он вздрогнул. Плохо. Очень плохо.
— Вам стоит уйти, — сказала она.
Ему удалось выкинуть руку вперед — истинно джентльменский жест.
— Только после вас.
У нее расширились глаза.