Вновь зовет меня он жаркой речью,
властно раздвигая мрак ночной.
…Месяц загрустил над старой Сечью,
на порогах Днепр шумит волной.
Звезды в небе светят исступленно
и целуют в губы казака,
и горят в глазах его бессонных,
перстнями сверкают на руках…
Знаю я, как трудно бесконечно
бедняков поднять, вести на бой…
Но, мечтой ведомый к правде вечной,
я надел папаху со звездой.
Не споткнись, мой конь неугомонный,
не сходи с дороги столбовой.
Вдруг и я залью тебя червонным
и склонюсь на гриву головой.
И Тарас глядит во тьму в тревоге,
поднимается на стременах…
В небе ходит месяц круторогий,
рдеет голубая глубина.
Думу одинокую глубоко затаил
Трясило ото всех…
В ковыле потонет шаг широкий,
захрипит, зальется кровью смех…
Не один на стенах Сечи встанет,
отражая приступы вражья,
и не одному в лицо заглянет
дуло смертоносное ружья…
Золото огней уже из мрака
выплывает, зыблется, горит…
И молчат, задумавшись, казаки,
только Днепр порогами шумит…
Сечь справляет праздник. Площадь стоголосо
песни запевает, танцами гремит…
Атаман за чарой льет хмельные слезы,
нос его, как перец, у огня блестит.
«Я гуляю, — пей, гуляй,
всяк не шитый лыком!»
Площадью — из края в край —
танцы да музыка…
«У меня жена — строга,
кочергой дерется…
Отдирает гопака,
аж земля смеется…»
Ветер рвется на куски,
атамана мает,
выступают казаки,
голос поднимают…
«У меня жена строга —
мужа ожидает…
Гой да го и о-ха-ха,
плачет да вздыхает…
Я не знаю, что мелю,
путает лукавый.
Буйну голову склоню,
топну каблуками.
Грусть-печаль перенесу.
Я не дам оплошки
и любимой привезу
красные сапожки».
Ветер рвется на куски.
Атаману спится.
Выступают казаки,
чтобы в круг сплотиться.
На жупанах и на лицах
отблеск пламени горит…
В бурной пляске голь ярится,
круг вращается, звенит…
А меж тучами гарцует
ясный месяц — тож казак;
с ними вместе он танцует,
скоком, боком, так и так…
Что ж тут приняло всё унылый вид