Съемка удалась. Ладжун шел по саду, жадно дышал, с улыбкой щурился от яркого света, оглядывался вслед взлетавшим голубям и, видя его сейчас полноватого, но легко шагающего в почти неизмятом костюме, его приближающееся круглое лицо с мягкими губами, его ласковые, затуманенные глаза, - вы понимали, почему у потерпевших и свидетелей не сходило с языка "обаятельный". Да, весьма приятный и внушающий доверие молодой мужчина шел по дорожке на зрителя. Вот дорожка изогнулась параллельно зданию и, минуя окно, мужчина повернул голову и... хитро подмигнул в самый объектив.
А ведь раз пятнадцать проверяли, хорошо ли загорожена камера занавеской и растениями на подоконнике!
- Нет, я ничего не заметил, но как-то почуял, - объяснял он позже Михаилу Петровичу. (Ошибся он только в одном: счел, что снимают для предъявления фотографий потерпевшим.)
Киногруппе это был урок. Максимум осторожности!
Первый допрос запомнился тем, что был удручающе скучен. Вопреки предупреждениям - и нашим, и Михаила Петровича - все сразу ждали чего-то волнующего. А разговор шел о том о сем и, в сущности, ни о чем.
Нет ли проблем в отношениях с сокамерниками? Нужно ли кому-нибудь сообщить, чтобы носили передачи? Есть ли жалобы на здоровье?
На здоровье Ладжун не сетовал. Сообщать никому не надо. Сокамерники, конечно, грубияны и подонки.
- Не привык я, чтобы рядом храпели всякие... Да еще пристают: за что сидишь? А я, между прочим, сам-то не знаю.
Дайнеко игнорирует выжидательную паузу и возвращается к вопросу о физическом и психическом самочувствии. (Ему бы сейчас впору белый халат.) Как "пациент" переносит заключение? Бессонница не мучает? Раздражительность? Может быть, головные боли? Раньше тоже не наблюдалось?
Нет, и раньше не наблюдалось. Бессмысленные расспросы Ладжуну надоели.
- Никогда я не был хиляком или психом каким-нибудь! Говорят, полный, а у меня не жир, это мускулатура. Я всегда о теле заботился, я считаю, иначе не настоящий мужчина!
Михаил Петрович одобрительно кивает: он тоже не уважает хиляков и психов. У мужчины должно быть крепкое тело и крепкие нервы. Некоторое время собеседники топчутся на данной теме без всякого видимого проку, но понемногу взаимно устанавливают, что Ладжун хотя и "тонкая натура", и брезгует нынешним окружением, однако вполне уравновешен, за слова и действия свои отвечает, памятью обладает хорошей, даже отличной.
- Ну, что ж, - говорит Дайнеко, - раз память у вас отличная, нам будет легче работать. Начнем?
Ладжун настороженно застывает. Пока он не встречался со следователем и не ведал о его высоком ранге, оставалась надежда, что попался на одной-двух аферах. Погоны Дайнеко его смутили: к добру ли? Не терпелось услышать, что же именно милиции известно. Очень тревожили погоны подполковника. Но вместе с тем поневоле ласкали самолюбие: магическую власть имели над Ладжуном чины и звания; он сам обожал представляться каким-нибудь проректором или доцентом и теперь принимал мундир Дайнеко как лестное свидетельство того, что Юрия Юрьевича Ладжуна не числят среди рядовой уголовной шушеры.