– «Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом» [7], – произнес он вслух.
На него с любопытством взглянули несколько человек и тут же отвернулись. Даже в эту просвещенную эпоху никому не запрещалось разговаривать с собой без видимых причин. Ну, примут за психа – и что с того? Главное, что К. великолепно себя чувствует. Будь человеческий организм устроен поразумней, ему и полагалось бы так себя ощущать в таком возрасте.
Перед кафе «Флориан» играл оркестр, его музыка – подлинный триумф небесных гармоний – бальзамом проливалась на душу, и тихую водную гладь вспенивало весло гондольера, и в маленьком боковом канале одиноко и гордо покачивалась соломенная шляпка, и в небе потрясающей синевы робко плыло белое облачко – и все это казалось тщательно продуманными деталями сцены.
К., подхваченный волшебством усиленной чувственности, смотрел захватывающий спектакль. И видел через арочные проемы далекие дома – они будто плыли по воде, окрашенные в цвета, которые блекли буквально на глазах.
Зачарованный этой красотой, он высадился с вапорет-то и пошел по узким улицам и горбатым мостам. Но экстаз постепенно уступал боли в ногах – ее надо было заглушить мысленным приказом. Колотящееся сердце тоже требовало внимания к себе – и такой же успокаивающей команды. И сердцебиение, и боль К. унял, чтобы не мешали любоваться, как иностранка в футболке с утенком Дональдом отбрасывает с лица волосы цвета бронзы.
Потом он сжевал пиццу искусственными зубами, которые только для этой цели и вставил, и прошелся среди голубей, невозмутимо и безнаказанно снующих на мостовой, и поглядел на мальчика, примеряющего у ларька золотистую карнавальную маску из папье-маше.
И в этот миг К. понял, что одержал победу над временем, болезнями и потерями. Победил – и остался жив. Теперь нужно остыть, замедлиться, спуститься с опасных восхитительных высот, перевести дух, снова принять боль, пройтись до стоянки такси и оттуда поехать в гостиницу, а лучше в больницу.
Да, это было бы самым разумным. Но сверхчеловеческая сущность, которую он то ли создал в себе, то ли возродил, этот всепоглощающий бог безграничной памяти не согласился принять неизбежную развязку, не пожелал стать вновь простым смертным. С одной стороны – предостережение врача, подкрепленное расчетливой мудростью науки, которая в каждом мгновении видит прежде всего возможность прожить мгновение следующее. С другой стороны – звучащий в мозгу голос Ницше, в безумии своем возомнившего себя Заратустрой: «Умри вовремя!»
Если суждено умереть, не лучше ли сделать это, когда ты на пике могущества, когда картины величайшей красоты окружают тебя со всех сторон?