— У тебя разве нет там дома? Ты же говорил мне обо всем этом на второй день.
— Конечно, но…
— У нас было бы чудесных пять дней поездки на машине во Флориду.
Загорелось табло: «Закончить посадку».
— Я об этом не думал, — сказал Грант. — Я не… Я не могу… — Он поцеловал ее и встал на ступеньку. Они так и стояли, она — на платформе со странным, невероятно покинутым выражением лица, как у потерявшейся девочки, он — на ступеньке. Они глядели друг на друга, ожидая, когда закроется дверь и поезд тронется.
— Я не могу тебя взять на Ямайку, — проворчал Грант. Это была почти рефлекторная реакция.
— Отошлешь меня самолетом из Майами.
— Твоя одежда…
— Ты мог бы купить мне пару легких платьев.
— Не знаю…
— Пожалуйста…
— Ладно, тогда давай!
Лаки, колеблясь, сделала два шага вперед.
— Но ты уверен? Я не хочу ехать, если… Я не хочу давить на тебя.
— Ну, я… просто об этом не думал…
Дверь закрылась перед его лицом. Он глядел на нее, гнев клокотал в нем, как маленькие бомбы. Поезд тронулся. Она махнула рукой, потом руки упали вниз, и она, как маленькая девочка, потерявшая родителей, начала плакать, потом исчезла из вида, отрезанная краем окна. Грант онемел.
В тот вечер он не ел, зато в одиночку напился в баре. Когда он лез на полку, то ощущал странную пустоту.
Она не помнила, как добралась до квартиры, но уверена, что брала такси, поскольку метро исключалось. Она за всю свою жизнь только пять раз ездила в метро, пять раз за семь лет жизни в Нью-Йорке, как раз тогда, когда играла небольшую роль у Бадди Ландсбаума и Дона Селта, снимавших в Бруклине. Она пять раз ездила на метро в Бруклин в четыре часа утра на работу.
Она не помнила, как добралась домой, но знала, что сразу же перестала плакать. Она ненавидела плач и ненавидела, когда люди, особенно незнакомые, видели ее плачущей. Она была в оцепенении, это правда, в проклятом, вшивом оцепенении. Она так много пережила за прошедшие недели, особенно за последние несколько дней, что в душе было так же пусто и противно, как в старой банке из-под крема. Пустое оцепенение, и она так и не вышла из него, когда карабкалась по уродливой грязной лестнице, когда открывала дверь и увидела Лесли, Лесли и Форбеса Моргана.
Высокого, круглолицего, ухоженного Форбеса Моргана. Он соскочил с тахты, оборвав разговор с Лесли на полуслове. Форбес Морган, ее гвоздь. Ее старый приятель-гвоздь. Ее приятель, экс-гвоздь. Болт у него большой.
— О, привет, Форбес, — легко сказала Лаки. — Что тебя привело сюда без приглашения?
Он наклонил к ней уныло перекошенное круглое лицо и по-доброму изучал ее, отыскивая на лице признаки… признаки тревог, полагала она.