По прошествии трех лет он почти уже смирился с легкой дурнотой, преследующей его почти постоянно, с потерей ориентации, когда он закрывал глаза или слишком резко поворачивал голову. Но эти приступы, возникавшие внезапно, отличались по силе. Иногда он не мог даже встать с кровати. Усилием воли он пытался подавить подступающую к горлу тошноту, сосредоточиться на неподвижных предметах и даже идти — только не очень быстро.
Спуск с горы напоминал игру в рулетку. Резкий шорох листьев, когда, неловко споткнувшись, он ухватился за дерево, заставил ее обернуться.
— А как вы хотите, чтобы я вас называл? Фред? Уильям? Вельзевул? Ровер? Я придумал — Драчун. Ну как?
Она остановилась и повернулась к нему настолько быстро, что ему пришлось опереться одной рукой о выступ скалы, а другой схватиться за нее, чтобы не упасть вниз. Ли стояла не шелохнувшись, и ее плечо стало надежной опорой. Приступ дурноты прошел.
— Глупо носить мужскую одежду и зваться женским именем, — сказала она. — Разве не так, месье?
Эс-Ти приказывал себе снять руку с ее плеча, но не делал этого. И она не приказывала ему отпустить ее.
— Да, это убедительно, — сказал он и попытался улыбнуться ей.
— Что с вами такое, почему вы так неловки? — Она попыталась высвободить плечо.
Эс-Ти тут же убрал руку.
— Общая неумелость, как вы видите. Есть еще жалобы?
— С вами что-то неладно, — сказала она.
— Спасибо.
— Что с вами?
— Отстаньте от меня, мадемуазель.
— Ради Бога, не называйте меня так, ведь нас могут услышать.
— Ах да, все должны думать, что вы — эдакий здоровый детина. Это устраивает ваше мужское самолюбие?
Казалось, ее нельзя было вывести из себя. Она только пристально посмотрела на него, и он испытал такую же неловкость, как если бы стоял раздетым на Елисейских полях. Но он не мог сказать ей правду. Язык бы не повернулся произнести слова: я наполовину глухой, не могу сохранять равновесие, не могу слышать и ездить верхом, не могу драться и едва могу спуститься с холма, не упав при этом вниз лицом.
Она знала. Как могла не знать? Она не сводила с него своих ледяных глаз. О небо, она была так прекрасна, а он — просто неловкая, спотыкающаяся, нелепая тень того, кем был раньше, и он готов был бы лгать, как Люцифер, чтобы заполучить ее, только бы знать, что это у него выйдет… Но на это была слабая надежда. Поэтому ему оставалось только держаться за свою тупоголовую гордость.
— В любом случае вам незачем идти со мной. Вас никто не звал, — сказал он.
— Я вам нужна, — промолвила она.
Видимо, она уже давно решила, что он ей бесполезен в осуществлении первоначального плана. Что, кстати, так и было. Но он бы предпочел сам ее осадить.