Но все равно:
– Зайдите, пожалуйста.
* * *
Он пил крепкий чай, украдкой косился на мои очки, на волосы (мало того что седые, еще и встрепанные). На грудь тоже косился, но мало. Впрочем, даже без наблюдения за его взглядами было очевидно, ради чего он пришел.
– Очень приятный чай, – хрипловато сказал Куарэ, подумал и деликатно откашлялся. – Что это?
– «Красный» чай.
Мне было досадно: совершая лишние перемещения за тапочками и халатом, беспокоясь о том, как бы не приспустились очки, я передержала заварку.
Давно я так не делала.
Капсула с обезболивающим потрескивала в кармане, как пригоршня искр.
– Теплый, – сказал вдруг Анатоль с улыбкой и поставил чашку на стол. – Спасибо вам большое.
– Не за что.
От него сложно пахло – сложно и остро. Я слышала преподавательское общежитие (гель для душа, сырость, пот, еда – не какая-то конкретная, а некая общая идея разогретой в микроволновке еды), слышала других людей. И я слышала алкоголь.
«Соня, это вино. Сейчас мы с тобой его подогреем…»
И – стоп. Не буду додумывать эту мысль.
– Есть за что, – тихо сказал Куарэ, пока я отрезала себя от воспоминаний. – Вы мне очень помогли.
– Чаем?
Он моргнул, глядя на меня.
Да, это была ирония. Да, я не хочу этого знать. Да, я не хочу из-за него вспоминать что-либо. Все просто и все сложно, и даже глупый запах вытаскивает из меня такую мерзкую память.
«Мсье Куарэ, тебе лучше уйти. Что со мной творится, я обдумаю потом».
– Простите, Витглиц. Я просто сорвался. Там все было весело, но я не смог.
Смотрел он только в чашку, гладя ее ручку пальцем. Он заново переживал замечательную вечеринку, на которой ему не нашлось места. Еще много будет таких ситуаций, все чаще ему доведется ощущать себя посторонним. Посторонний в останках собственной жизни – это даже почти по классику.
Почти – потому что в случае с ELA самоустранение – это все-таки выбор. Но я почему-то уверена, что Куарэ пойдет как раз по моему пути.
«Почему-то? Да ты сейчас ведешь его за руку».
Он говорил, что-то спрашивал, кивал сам себе в ответ, не дождавшись моей реакции. Ему было хорошо в моей тишине, среди своих рефлексий.
– …я много болел в детстве – простуды там разные, но старался ходить на занятия. И вот теперь думаю: а какого черта?
Он будто отгородился от работы, ведет себя как обычный смертельно больной. Потом будет понимание, что работа связывает его с жизнью. Потом будет этика. Потом – отстраненность и воспоминания.
Пока что у него есть только мой чай.
– А как вы приняли свой диагноз, Витглиц?
– Никак.
– Никак?
– Да, никак.
Я ощутила раздражение – снова. Снова прошлое, снова связь с ним. Я слышала не раз, что со мной очень неудобно общаться. Когда же это поймет Анатоль? И когда я решусь просто принять таблетку, пускай и среди ночи?