Две недели тому назад он послал собственный кроссворд в «Пионерскую правду». Оттуда ему тактично ответили, что составлять кроссворды — дело хорошее, но надо при этом и грамоте учиться — в послании Толи были ошибки. Он не скрыл от учительницы этого письма, а вскоре, составив новый кроссворд, пришел с ним к Боковой.
— Серафима Михайловна, вот, проверьте… — небрежно, как о деле пустяковом, попросил он.
Учительница удивилась.
— Зачем же нам газету обманывать? Я лучше дам тебе задание, выучишь правила, на которые ты ошибки допустил. Я проверю, как ты правила знаешь, а потом и пошлем кроссворд.
Он неохотно согласился.
…На перекрестке улиц Серафима Михайловна заявила тоном, не терпящим возражений:
— Ну, спасибо, ребятки, здесь мы распрощаемся. Я в поликлинику зайду…
Они стали уверять учительницу, что им тоже надо в поликлинику, Толя даже покачал молочный зуб в подтверждение, но Серафима Михайловна решительно отобрала свой портфель, тетради и приказала идти домой.
…Бокова заняла очередь к терапевту: пошаливало сердце. Да и немудрено, она прожила большую, нелегкую жизнь. С юных лет Серафиме Михайловне пришлось работать, мать-ткачиха умерла рано, только вечерами могла Бокова учиться: готовилась дома по программе гимназии. Потом были педагогические курсы, полуголодные годы, визиты пристава, подозревающего ее в неблагонадежности, запрет учительствовать. И, наконец, Октябрь. Он пришел, как свежий ветер, а сразу стало легко дышать, и поток школьных дел захватил, закружил…
Во время Отечественной войны она уходила от фашистов пешком, с рюкзаком через плечо.
Да, сердце пошаливало…
Она вошла в кабинет.
За столом сидел молодой врач в белом халате и что-то за писывал.
Бокова подошла к столу. Врач поднял глаза и вскочил так стремительно, что стул с шумом отодвинулся.
— Серафима Михайловна, — радостно крикнул он. — Не узнаете?
— Жора… Жора Симаков! — растроганно промолвила она я смутилась, — Георгий… не знаю дальше как…
— Серафима Михайловна, родная, для вас — всегда Жора!
Он усадил ее на стул, не мог оторвать от нее взгляда, и на лице его появилось то выражение восторженности и нежности, какое бывает у школьников, встретивших любимого учителя после долгой разлуки. Она была все такой же, те же полные красивые руки; только появилась седина — словно серебристая сетка наброшена на волосы.
…Кем бы мы ни стали, как бы ни выросли, школьный учитель всегда остается для нас самым близким и дорогим человеком, и среди высоких и святых чувств наших особое место занимает признательность к учителю. Он — первый проводник в жизни, учил складывать буквы в слова, открывал перед нами мир и, даже состарившись, даже умудренные жизнью, мы приходим к своему учителю, как сыновья, при встрече с ним доверчиво раскрываем все лучшее, что есть в нас.