В комнате вкусно пахло печеным хлебом, громко постукивали ходики на стене. Фоме Никитичу не читалось: скучно без газет. Понедельник был самым нелюбимым днем его. Фома Никитич считал себя большим знатоком политики, знал названия партий и газет буржуазных стран, хорошо понимал десятки мудреных фамилий, любил делать политические прогнозы, комментировать Лукерье Ивановне международные обзоры, или поддразнивать ее, затевая антирелигиозные диспуты. В таких случаях она сердито говорила:
— Молчи уж лучше, шалаш некрытый. С тобой говорить, что кнутом по воде бить.
Отложив роман, Фома Никитич включил радио и добродушно предложил:
— Танцуй, бабка, што ж музыку даром расходовать! — и, довольный своей шуткой, расхохотался.
— Залился, залился, пустосмех, — начала беззлобно пробирать его Лукерья Ивановна, но Фома Никитич в последние годы стал туговат на ухо, особенно в сырую, как сегодня, погоду, и обращал внимание на воркотню супруги не больше, чем на жужжание мухи. Лукерья же Ивановна, вдоволь отчитав мужа, усмехнулась:
— Благодать: и душу отвела, и человека не обидела…
Пришел в гости завхоз Савелов. Сели пить чай.
Фома Никитич, аппетитно отхлебывая с блюдечка и придерживая его снизу растопыренными пальцами, говорил внушительно:
— Наш-то директор, Борис Петрович, — правильный человек. Школа, как тот смазанный механизм работает.
Он звонко откусил крепкими зубами кусок сахару и, пососав его, солидно продолжал:
— Мне вчерась говорит, наш-то директор, — не думайте, говорит, Фома Никитич, что вы есть винтик небольшой, неважный, — от вас многое зависит…
Он помолчал и значительно подтвердил:
— Еще ба! Стою на ответственном посту.
Фоме Никитичу на мгновенье представилась сияющая от восторга рожица Толи Плотникова, когда тот подбежал недавно к нему: «Фома Никитич, Фома Никитич, я по географии пять получил!» Он его тогда еще похвалил: «Молодец, Плотников, я же говорил, что у тебя голова, как у того министра. А ты кем полагаешь быть, как подрастешь?» — «Первым помощником Сталина!» — ни на секунду не задумываясь ответил Толя. — «Хорошее дело задумал», — одобрил Фома Никитич.
Старик при этом воспоминании улыбнулся и веско повторил, глядя на гостя:
— Свой ответственный пост имею.
— Да вы, Сидор Сидорович, вареньица побольше берите, — пододвинула вазочку Лукерья Ивановна.
— Благодарствуйте, — деликатно покашлял Савелов на тыльную сторону ладони и вытер большим платком широкое с красноватым отливом лицо.
Фома Никитич придвинулся к гостю вплотную, испытующе посверлил его маленькими глазками.
— Как полагаете, Сидор Сидорович, кто воспитал, к примеру, таких, как Гастелло? А?