Он был потрясен своими словами, тем, что ему пришлось их произносить. Его прошлые любовницы хранили абсолютную, непререкаемую уверенность в собственной привлекательности. Они всегда напрашивались на комплименты, и Алек делал их, с охотой или без. На сей раз он обнаружил, к своему удивлению, что говорит искренне.
— Розали, многие женщины красивы, но ты прекрасна!
Его руки все еще сжимали ее плечи. Какая опасность! Тяжесть в паху переросла в мучительную пульсирующую боль.
— Вы должны меня презирать! — упрямо, почти дерзко воскликнула Розали.
Ох, как нехорошо. Ее трепещущие губы оказались всего в нескольких дюймах от его рта. Прекрасные бирюзовые глаза так широко распахнуты, что светящееся в них отчаяние разбило тщательно возведенные заслоны.
Алек склонился, чтобы ее поцеловать. Он задумывал поцелуй, чтобы успокоить ее. Внушить уверенность. Проявить нежность.
Проклятье. Как бы не так!
И все-таки что-то казалось ему абсолютно неправильным. Что-то мешало. Предполагалось, что она вдова. И вдруг все, что раньше представлялось немного подозрительным, не укладывалось в ее рассказ о своем прошлом, неожиданно встало по местам.
Ни разу за все время Розали не упомянула своего мужа!
Слишком поздно. Чертовски поздно. Она уже открылась для поцелуев, как цветок раскрывается животворящим солнечным лучам.
И ничто в мире не удержало бы его от неизбежного.
Розали всем существом ощущала ласку его теплых губ. Каждый нерв словно взрывался от его прикосновений. Жидкий огонь желания расплывался по венам, воспламеняя и побуждая к действиям. Алек притянул ее ближе, обнимая за талию. С низким голодным чисто мужским стоном он впился в ее рот, Розали откликнулась, раскрывая губы, отвечая на дерзкие поглаживания языка.
Ее окутал его дурманящий аромат. Возбужденное мужское естество прижималось к потаенной расщелине между ее бедер, посылая волны мучительно сладкого желания. Язык вторгся в ее рот, напористо и столь же сладко. Розали хотелось раствориться в крепких, объятиях, слившись с ним воедино.
В этот момент она осознала, что Алек волевым усилием отодвинул ее в сторону.
— Этого не должно произойти, — проскрежетал он, стиснув зубы.
На ее щеках вспыхнул алый румянец, однако внутри все словно заледенело. Дочка французской потаскухи. Возможно, то, что она рассказала о Томасе, окончательно оттолкнуло его. Ее глаза расширились, в них застыла мука.
— Конечно. Простите меня. Вы были так добры ко мне, а я настоящая дурочка.
— Добр к тебе! — Он обхватил пальцами ее милое личико и поднял вверх так, что взор его горящих желанием глаз скрестился с ее взглядом. — Ты считаешь это добротой?