— Как же это? — удивился наставник. — Очень даже странно! А у нас говорили, что вы за какую-то свою книжку вроде бы огромные деньги получили!
— О да, огромные! — засмеялся Шарский. — Но не будем об этом говорить, лучше скажите мне, дорогой пан Фальшевич, как там поживает отец мой и матушка, братья и сестры, я так истосковался по весточке о них!
— А там все без перемен, — медленно проговорил Фальшевич, продолжая разглядывать комнату. — И как же вы, пан Станислав, можете тут жить?
— Да вы мне про дом рассказывайте!
— После вашего письма пан судья все ходит мрачный, печальный, все ворчит, вот я у него вроде бы в милости, а он и рюмочку старки не предложит.
— А меня вспоминает?
— Ни-ни! Пани судейша тихонько льет слезы по углам, но тоже пикнуть не смеет, а ежели кто из детей случайно ваше имя назовет, судья только глянет, как он это умет, тут бедное дитя готово сквозь землю провалиться — и баста! А все ж когда я собирался в Вильно…
— Он упомянул обо мне! — с восторгом вскричал Станислав. — Говорите же, говорите, дорогой Фальшевич!
— Не по имени, нет! Повел меня пан судья в сад, чтобы никто нас не подслушал, и в грабовой аллее тихо так сказал: «Коли ты увидишь его, — имени он не хотел произносить, — и коли он спросит про нас, так ты повтори ему то, что я сейчас скажу: я, мол, еще могу его простить, но лишь в том случае, если он подчинится моей воле, против которой восстал, — пусть вернется на медицинское отделение либо приедет сюда и послужит мне».
— А потраченные годы! — воскликнул Станислав. — А сколько жертв! Сколько страданий!
— Вот и я решился напомнить судье про ваши годы… Вы же, пан Станислав, уже не мальчик. «Это чепуха, — молвил судья, — он должен расквитаться за непослушание, лучше пусть потеряет несколько лет, но я от своего не отступлюсь».
— Да, я виноват, — со вздохом сказал Стась, — и бог уже сурово покарал меня за непослушание. Я бы, может, и хотел бы исполнить волю отца, но, знаете, пан Фальшевич, это невозможно! Невозможно! Чем больше я об этом думаю, тем яснее вижу, что это невозможно. Медицина не для меня, при виде трупа я падаю на колени и молюсь, я почитал бы святотатством кромсать останки несчастного бедняка, сироты, умершего на больничной койке! Нет, для этого бог не дал мне сил, зато наделил терпением и смирением, они помогают мне сносить и нужду, и во сто крат более тяжкое для меня одиночество.
— Господом богом клянусь, не могу я вас понять, пан Станислав! — упавшим голосом произнес наставник, — Выходит, все напрасно?
— Так и прекратим этот разговор, рассказывайте лучше о родных. Как там матушка?