Каждый день он выезжал на позиции и останавливался в роще, недалеко от «корниловской» фермы. Интересные воспоминания сохранил по этому поводу Богданов. Он писал: «Мне кажется, что генерал Алексеев немного завидовал Корнилову в его боевой деятельности. Он приезжал каждый день на ферму (где располагался штаб Корнилова. — В.Ц.) и оставался целыми часами под обстрелом, не желая уезжать с фермы; там же в роще и завтракал, и пил чай. Накануне смерти Корнилова мы сидели в роще, над которой поминутно рвались шрапнели и наконец я начал уговаривать генерала Алексеева уехать с фермы и напрасно не рисковать. Михаил Васильевич посмотрел вверх и, дуя на блюдечко с чаем, сказал: “нет, ничего, они стали стрелять немного левее”». Впрочем, «обстрелянного» еще с Русско-турецкой войны генерала вряд ли могли смутить шрапнельные разрывы.
Последовательные удары на укрепленные позиции Екатеринодара, однако, не давали результатов. Армия несла серьезные потери, и многие командиры начали заявлять о необходимости отступления. На состоявшемся 30 марта военном совете Алексеев поддержал план последней, решительной атаки, лишь высказав пожелание дать войскам хотя бы кратковременный, суточный отдых.
В оперативном отношении перед Добрармией стояло только два выхода: либо взять город штурмом и восстановить здесь центр антибольшевистского сопротивления, либо отступить обратно в степи, с неизбежным риском быть окруженной и уничтоженной многократно превосходящими ее отрядами красной гвардии. Алексеев прекрасно понимал это и не видел иных путей выхода из создавшегося положения. Штурм был назначен на 1 апреля, однако он не состоялся>{110}.
Утром 31 марта от разрыва артиллерийской гранаты погиб генерал Корнилов. Алексеев проводил его в последний путь. Командир Партизанского полка, будущий донской атаман А.П. Богаевский так вспоминал об этом: «Тело Корнилова положили на повозку… Генерал Алексеев подошел к нему, перекрестился, отдал земной поклон праху, поцеловал холодный лоб покойника и долго в задумчивости стоял над его телом. Удивительны были взаимоотношения этих двух людей. Оба -^ глубокие патриоты, глубоко любившие Россию, беззаветно служившие одному и тому же великому делу, — не подходили друг другу по личным свойствам своих характеров. Много грустных сцен приходилось видеть окружавшим при их служебных встречах». Алексеев распорядился обрядить тело Корнилова, приготовить цинковый гроб и обязательно отслужить заупокойные службы.
Теперь нужно было не только оперативно решить вопрос о преемнике погибшего командарма, но и постараться спасти остатки армии. Среди добровольцев, измученных тяжелыми боями, появились настроения отчаяния, безысходности. Смерть вождя могла подорвать, сломить их дух. И снова, как и при утверждении Корнилова, авторитет основателя Добровольческой армии оказался непоколебимым: «Ну, Антон Иванович, принимайте тяжелое наследство. Помоги вам Бог!» — такими словами напутствовал Алексеев Деникина на принятие должности Командующего Добровольческой армией. По совету генерала Романовского был составлен приказ-обращение, первый параграф которого сообщал войскам о гибели Командарма: «Пал смертью храбрых человек, любивший Россию больше себя и не могший перенести се позора. Все дела покойного свидетельствуют, с какой непоколебимой настойчивостью, энергией и верой в успех дела отдался он на служение Родине… Велика потеря наша, но пусть не смутятся тревогой наши сердца и пусть не ослабеет воля к дальнейшей борьбе. Каждому — продолжать исполнение своего долга, памятуя, что все мы несем лепту на алтарь Отечества».