Лидия Аркадьевна поспешила в комнату. Ножницами аккуратно подрезала большой серый конверт. Из конверта вдруг выпали два других, поменьше... Что такое? Это ее письма. Ее письма вернулись обратно! И еще одна маленькая бумажка, на которой, напечатано всего два слова: «Адресат выбыл».
Лидия Аркадьевна заперла на ночь дверь покрепче. Впереди была еще одна бессонная ночь.
Фитк замолчал и усмехнулся. Его прическа снова изменилась – теперь это были длинные волнистые волосы, и никаких мелких косичек. Его бокал был пуст. Я допила свой шоколадный ликер. Мне было до смерти жаль старушку, аж слезы наворачивались на глаза.
- Ну чо, не устала еще от всех этих историй? – сказал Фитк и тряхнул волосами. – Погуляем среди могилок, или выпьем еще, посидим, как ты?
Я решила пройтись. А потом мы снова забрели в оградку, на сей раз с безымянным крестом. Меня заинтересовало это инкогнито. Мы, как всегда, удобно расположились, и Фитк сказал, что тут молодая девица лежит, и принялся рассказывать и показывать очередную жизнь, безнадежно ушедшую в небытие. Он начал так:
- Все было обыкновенно, слишком даже обыкновенно, и оттого казалось нереальным. Как во сне, когда снится собственная комната с зеркалом у окна, с брошенным небрежно на стул халатом, обычная обстановка, но все-таки, — может, как раз из-за этой обыденности — отлично сознаешь, что это не на самом деле, а всего лишь сон, и мысленно твердишь: «Как бы не проспать на работу... Встать в полседьмого».
За обыкновенным пыльным окном вагона мелькали однообразные столбы, темная линия леса временами обрывалась, и на какой-то миг возникали бревенчатые дома и огороды, и привязанная к изгороди тощая коза, и старуха с ведрами... Тысячу раз представляла она себе — именно так — эту свою поездку...
А потом стемнело, и в вагоне зажегся свет. Она отвернулась от окна и стала разглядывать пассажиров. И снова ей показалось, что все они — молодежь, и пожилые — как-то однотипны, со стершимися, словно вылинявшими лицами. Каждый раз, когда она смотрела на них, ее поражало однообразие этих лиц, словно на всех застыло одно и то же выражение, и она презрительно думала о них: «Из породы служащих, конторские крысы...»
Потом вспоминалась контора, ее место у окна между Тамарой Алексеевной и Татьяной Сергеевной (одна — толстая, другая — сухонькая и маленькая, обе с неопределенными, одинаковыми, пудреными лицами, в трикотажных кофтах), вспоминались однообразные, так приевшиеся за пять лет работы, разговоры по утрам: о юбках, комбинациях, компактной пудре, о том, сколько у такого-то киноартиста детей и с кем он теперь живет, об известной актрисе и ее красивом сыне, а потом и о собственных детях...