- К труду и обороне! – подхватил Виктор, и бодро вскочил. – Ну, пойдем питаться, Свет, - подошел, ласково приобнял ее за плечи. – Сейчас мать нам удружит, бутылочку особого выставит, вот увидишь…
Свете вдруг стало скучновато. И даже как-то не очень уж интересно в этой квартире, с Виктором. Сама даже не поняла, почему. Может, потому, что все тут показалось ей слишком уж – как в безотказных его «аппаратцах» - отлаженным, расчисленным, рассчитанным. Повела резко плечом, сбрасывая его руку.
- Какой ты!.. – сказала шепотом. – Очень уж ты…
И снова вспомнился дом, мама… Яркие плакаты на школьных стенах, особенно ее поразил тогда, в детстве, один, писаный крупными бордовыми буквами: «Человек! Создай себя сам!». Она долго думала, как это, расспрашивала маму… А потом принялась создавать себя. Упорно и очень медленно. Меняла свой характер, воспитывала выдержку, волю. Счищала со своей души шелуху. Раньше она любила украшения, мечтала о колечках золотых, браслетах, цепочках. Она и от этого себя отучила, раз и навсегда решив, что все это мещанство. Правда, были у нее перстенек с рубинитом и цепочка. Мама подарила на день рожденья.
Виктор обнял ее за талию, притянул к себе. Она вывернулась, и повторила:
- Какой ты…
А что дальше – не знала, нужных слов не нашлось.
- Ладно, ладно, Светик, - понял он ее по-своему. – Ты устала, я устал, все устали. Пойдем лучше выпьем!
За столом Света чувствовала себя скованно. Общая беседа не клеилась. Но Виктора это вроде не смущало. С удовольствием, со вкусом ел, подкладывал Свете, галантно подливал ей «токай» из импортной длинногорлой посудинки. Пил сам в душу, других не подгонял, не упрашивал. Было видно – человек просто отдыхает после трудового дня, ему хорошо… Света поглядывала на Елизавету Петровну: все еще миловидное, бледно-меловое лицо – уж не болеет ли? – в сетке мелких морщинок около глаз, с отсветом мягкой, утонченной доброты интеллигентного, глубоко усталого от жизни человека… И что-то дрогнуло в ее душе. Она опять вспомнила маму. Что-то в них есть общее, в этих двух таких разных немолодых учительницах… Русская и узбечка, одна – в кишлаке, другая – здесь, в столице. Но что-то общее, единое в них есть. Что же? Света не могла определить… Может, доброта эта, да и сама судьба? Такая трудная жизнь за плечами, самоотречение ради семьи? Свет на их лицах?.. Виктор как-то говорил про свою маму - она раньше была преподавательницей музыки, оставила работу еще до пенсии, ради всех домашних дел, ради мужа, скончавшегося лет десять назад, и любимого сына, тогда еще только поступившего в институт. А Света рассказала ему свою историю – как ее мама в юности влюбилась в своего однокурсника, немца из Казахстана, они поженились, но родня их не приняла, ни та, ни другая. Потом они по распределению поехали работать в Айнур, там и осели. Родилась она, Света. Отец вскоре бросил их, и уехал в Москву на поиски лучшей доли. Жизнь в кишлаке его не устроила, и вообще он мечтал попасть на историческую родину, в Германию, что ему, в конце концов, и удалось. А мама так больше замуж и не вышла. Вся ушла в работу и в воспитание единственной дочки. Она слишком сильно любила папу, и не смогла разлюбить. И простить не смогла. Она долго мучилась, а потом пошла в Загс и изменила запись в дочкином свидетельстве о рождении – в графе «национальность» поставила «узбечка», а фамилию поменяла на свою. Сменила и первоначальное дочкино имя – Марта. Там ее поняли. Ведь поначалу девочка была зарегистрирована как Марта Оттовна Миллер…