И под крышей дома бояр Бородатовых тоже идут пересуды:
– Нет других, чтобы нас важнее. Наш пращур Додон Бородатый на Куликовом поле еще воевал. Наш предок Извек Бородатый в Ногайские степи ходил походом. Наш прадед Тарах Бородатый при великокняжеской псовой охоте в дружках при великих московских князьях ходил.
И пошло, и пошло, и поехало.
Получается: нет достойнее бояр Бородатовых. От них, от Бородатовых, кто-то и должен вступить на должность.
И в усадьбе бояр Кологривовых все тот же – о должности разговор:
– Нам – Кологривовым – место сие уготовлено. Кому, как не нам. Кто же знатнее, чем мы – Кологривовы. Нет рода древнее, чем мы – Кологривовы. Нет рода богаче, чем мы – Кологривовы. Не допустит Господь, не допустит, чтобы нас обошли на должность. Первое право – наше.
Собрались вместе затем бояре в высшем совете, в Боярской думе. Решали вопрос о должности, о хорошем служебном месте, то есть, как в старину говорили, «местничали».
Рядили бояре. Гудели. Шумели. Кричали. Обиды старые вспоминали.
Не кончились ссоры речами, глотками. Дело дошло до рук.
Таракановы вцепились в бороды Бородатовых:
– Мы важнее!
Бородатовы в бороды Кологривовых:
– Мы важнее!
Кологривовы за груди трясли Таракановых:
– Мы самые, самые, самые важные.
А так как были еще и другие, которые о той же мечтали должности, то превратилась Дума в кромешный ад.
Накричались. Вспотели. Охрипли бояре.
Решился все же вопрос о должности. Нашелся самый из них дородный. Он и занял высокий пост.
А умен ли?
А смышлен ли он?
А умел ли в делах служебных?
Об этом не было речи. Не это, по боярскому разумению, главное. Не по уму, не по делу – по чину ступай на должность.
О, бедная, бедная, бедная должность!
Невзлюбил юный князь Шуйских, возненавидел. Немало обид и унижений перенес от них молодой Иван.
Самолюбив, памятлив на обиды великий князь. Не простится боярам прошлое.
Еще в тот год, когда князья Шуйские выступили против князя Вельского, один из приближенных Вельского спрятался от преследователей в спальне спящего Ивана. Ворвались сторонники Шуйского в спальню, разбудили, перепугали мальчика.
На всю жизнь запомнилась Ивану IV эта ночь. И топот чужих ног, и крики, и собственный страх.
Запомнил Иван и тот день, когда в одну из комнат великокняжеского дворца вошел князь Иван Шуйский, бесцеремонно уселся на лавку, оперся на постель Иванова отца, великого князя Василия III, даже ногу на нее положил.
Глянул на князя Ивана Шуйского исподлобья маленький Иван, глазенки налились гневом.
Самолюбив, памятлив на обиды великий князь. Не простится боярское непочтение.