Если он помышлял о браке, что следовало о нем думать? Или ему была по вкусу посредственность этого дома? В таком случае он сам был только замаскированный или вылощенный Барбленэ, менее естественный и менее симпатичный. Или под скромной внешностью этой семьи он пронюхал хорошее приданое, и это низкая душа? Я вспомнила, как он перелистывал мои ноты, выгибал, округлял толщу тетради о ладонь. Этот жест, который мне понравился, казался мне теперь слегка противным. Я смотрела на прекрасную блестящую бумагу, как бы ища на ней отпечаток жирной кожи.
Когда я вернулась к своей чашке чая, эта мысль еще занимала меня. Я ничего не имела против того, чтобы поддерживать ее, хотя бы для того, чтобы не так ощущать утомительную банальность обращенных ко мне слов и моих ответов на них.
Этот господин кажется мне «изящным», говорила я себе, и продолжает казаться мне изящным, несмотря на мои предыдущие размышления. Отчего это зависит? Ведь полезно проверить впечатления, от которых будет зависеть наше отношение к людям. Сама я вынесла мнение о нем согласно моему понятию об изяществе или же взглянула на него глазами всех вообще? Подумала ли я по доверенности за особу из газетного киоска, или за продавщицу табака, или за пассажиров, сидящих в купе, куда вошел г. Пьер Февр? Скорей всего, не взглянула ли я на него глазами Март или Сесиль?
Разумеется, он одет со вкусом, но до сих пор я никогда не задумывалась над тем, каков мой вкус в вопросах мужского платья.
Его костюм, вероятно, стоил не дороже костюма папаши Барбленэ; и, мне кажется, он старее. Он не такой уж модный и не так уж хорошо скроен. Но в его складках есть что-то живое, веселое, определенное, это не просто скучные изломы материи. Сама материя, кажется, черная, выбрана удачно. В сочетании с небольшим черным бантом галстука она оттеняет бледность лица, придает больше веса взгляду. Но прежде всего она напоминает о вечерах, о нарядах, о ярко освещенной толпе, а так как на ней заметна носка, потертость, легкие следы пыли или пепла, то мысль о торжественности быстро прикрывается чем-то более свободным. Пресная светская элегантность словно осталась позади. ТО же движение души, которое только что вызвало блестящую жизнь и породило ее биение, заканчивается равнодушием и презрением.
Но можно ли придавать такое значение признакам, быть может, случайным? Чего стоят его лицо? Глаза показались мне довольно красивыми. Я готова даже сказать — очень красивыми. Но можно встретить множество других, не менее глубоких, не менее блестящих и которые не спасают пошлого лица. Есть даже красота глаз, которая странно сочетается с низкими помыслами о счастье…