— Ты вовсе не старый.
— Молчи, глупая. Тебе не понять. Дело не в годах. Дело в том опыте, что висит на загорбке. Мешает лететь. А ты летаешь без разума, просто потому что ты еще не отягощена. Понимаешь? Да вряд ли.
— Понимаю. Наверное.
— Нет, чудодева. И это как раз хорошо. Понимала бы, пыталась лететь осторожно, и тогда ничего бы не вышло. Есть много женщин, у которых такая же кожа, такая вот крепенькая сильная фигурка. И волосы черные густые, как у тебя, будто такой упрямый жеребенок. Но посади сюда такую вот, отягощенную опытом жизни, познавшую и пережившую страдания, ничего не выйдет. У тебя все — в первый раз.
Он положил кисть и, вытирая руки, подошел, сел рядом, кивком разрешая ей поменять позу, отдохнуть.
— Первое счастье. Первая любовь. И первые настоящие страдания. Думаешь, не видел, как больно тебе было, когда я про жену? Я ведь нарочно говорил, прости. Так надо, чтоб все получилось.
Инга вдруг ощутила себя легкой и — далеко. Удивляясь странному, порхая внутри себя, как бабочка вокруг лампы, открыла рот, уже зная из этого своего состояния, что спросит и даже что он ответит, и заранее грустя, собралась спросить. Ты меня любишь, так складывались слова, что скажет сидящая на постели смуглая девочка. А маленькая, мелькающая над ее головой, уже подсказывала ответ — нет, милая, извини. Или соврет… да-да, люблю, скажет, смеясь, и снова поцелует. Но она будет знать, что это ложь, как игрушка ей — маленькой, чтоб не заплакала. Но все равно не могла удержаться…
— Ты…
Он мягко закрыл ее рот рукой. От пальцев пахло краской, резкий, рабочий запах.
— Молчи. Не надо говорить глупостей. Я старше, намного. Я лучше знаю, как сделать, чтоб нам до самого прощания было с тобой хорошо. Хо-ро-шо, понимаешь?
— Да, — послушно ответила она.
— Тогда еще поработаем.
Он встал. Высокий, широкоплечий, с длинными сильными руками. Не такой, как мальчишка, вон живот все старается втянуть, а потом забывает и тот мягко выпячивается над ремнем старых брюк. И грудь заросла черными курчавыми волосами. Такой взрослый. Немного смешной. И такой любимый.
— Чего улыбаешься? Смешной старый дядька да? Тебе — пацанке. Тебе бы еще с камней нырять, за ракушками. И косточками пуляться, как этот твой мушкетер. Сядь правильно. Скоро спина заболит, знаю. Тогда просто поваляемся, поболтаем.
И она задохнулась от счастья, представляя обещанное. Мысль о Горчике мелькнула, обеспокоив, и правда, не видно его что-то, и исчезла.
Через час они валялись рядом, лежа ели бутерброды. И Петр передавал ей бутылку лимонада, забирал, глотая и вытирая с бороды капли.