Инга засмеялась. Петр подвинул к ней тарелку с салатом.
Под тихую музыку сидели и болтали, больше говорил Петр, но иногда, задавая вопрос, ждал ответа, и она, отвечая, разгоралась, рассказывая, смеялась, пока он снова не указывал ей на тарелки и горшочки, чтоб не забывала о еде.
— Скоро закат, пора и ехать, — сказал, глядя на все еще неподвижный, неизменный свет в проеме двери, — чтоб успеть вернуться к ночи.
— Да.
Потом танцевали, смеясь и бережно обходя бегающих по залу детей, которых распаренные жарой родители втаскивали в зал, кормили и уводили обратно. Столики потихоньку заполнялись народом, и Инга радовалась, что они не поехали в саму Оленевку, остались тут, в туристической зоне, куда, рыча и пыля подкатывают автобусы: тут все такое цветное, разномастное и ее лиственное платье не кажется странным посреди дня.
Петр покачивал ее в танце, время от времени легко целовал в макушку, и это было — счастье…А еще ехать обратно, молча, в темной машине, лежать головой на его руке.
Он усадил ее за стол, смеясь сонно моргающим глазам. И ушел в туалет, заказав по пути кофе.
Скоро уходить. Инга села прямо, оперлась подбородком на руки и разглядывала зал, полный усталых от отдыха людей. Наслаждаясь тем, что она сейчас — часть их, будто приехала тоже, будто в отпуске, на курорте. Оказывается, это здорово — отдыхать вот так.
А вернулся Петр не один. И ее спокойное счастье, съеживаясь, уползло куда-то за локоть, потерялось, испуганное возгласами и громким смехом.
— Петруша, мужик! — орал лысый потный дядька, хлопая Петра по плечу и тряся в воздухе ладонью, — ничего себе, наплавал плечищи, я себе лапу чуть не отбил! Ты чего тут? Ты ж вроде на юбэка собирался пожить? Пасторали, то се, невинные пастушки среди кипарисов и елок? Ирка, зови подавалу, сейчас мы это дело отметим, ну кто б подумал-то, встретиться посреди диких скал, а?
Тут же стояла Ирка — длинная и плотная, как кухонный шкафчик-колонка, с непонятного цвета волосами, сползающими по широким плечам. Усмехнулась Петру и тут же перевела взгляд на Ингу.
— Познакомишь, Пит?
Подошла и уселась рядом, кладя на стол голый локоть, повернулась, разглядывая Ингу почти вплотную.
— Рыбки тушеной, кефалечка у вас, — распоряжался за ее спиной крикун, время от времени взвизгивая свои «петруши», — шампанского бутылку, надо встречу обмыть, а? И коньячку, крымского, а как же. Как это не будешь? Что значит, не будешь?
Голос его повышался, заглушая тихую музыку. И снова стихал, уходя в деловитое бормотание:
— Фруктиков, что там у вас. Хлебушка, а что насчет мяска? Ирка, ты будешь по-крестьянски мясо? Помнишь, мы тут жрали, вполне съедобельное. Ну давай, брат, садись, рассказывай. Помнишь, как во студенчестве присказка была — заходи, раздевайся, ложись, рассказывай!