. В постсталинскую эпоху распространились также «товарищеские суды» — что-то вроде показательных судов по местам работы и жительства, на которых личный проступок, например супружеская неверность, мог расцениваться как производственное или профессиональное преступление
>{337}.
[226] Принимая во внимание общую обстановку этих лет, становится понятным, почему герой, настойчиво стремившийся внушить другим «правильные» идеи, оказался столь востребованным.
В то же время многие авторы произведений о Павлике этого периода описывают, как мальчика мучают сомнения: вправе ли он разоблачать своего родителя? «Что там ни говори, а он — отец», — неуклюжим белым стихом бормочет Павлик в «Костре рябиновом», перед тем как дать свои разоблачительные показания в суде. Он воспринимает свою новаторскую роль скорее как обузу: «Одной я должен линии держаться, / Но оттого не легче»>{338}. Этот факт обнажает еще одну грань постсталинистской культуры: власть в равной степени беспокоили чрезмерная самостоятельность и вызывающее поведение молодежи, с одной стороны, и опасность ее отступления от советских идеалов под влиянием так называемого «тлетворного влияния Запада» — с другой. В гражданском подвиге Павлика проявилось также юношеское бунтарство, которое пугало теперь не меньше, чем в конце 1930-х и в 1940-е годы.
Становится понятной причина странной непоследовательности в освещении образа Павлика после смерти Сталина. Так, самый массовый
еженедельный журнал «Огонек» непременно отводит Павлику почетное место в материалах, посвященных юбилеям пионерской организации. В 1962 году он публикует на развороте картину Чебакова (столкновение мальчика с отцом и дедом). В 1972 году появляется новый цветной портрет Павлика с гневно насупленными бровями, и опять на одной из центральных страниц>{339}. Но в том же 1972-м он был вынужден потесниться ради других героев — выходцев из «братских республик», в частности Гриши Акопова из Азербайджана. При этом первенство по-прежнему оставалось за Павликом, а про Гришу Акопова, убитого за два года до преступления в Герасимовке, писали, что он повторил геройский подвиг Павлика Морозова. Как бы то ни было, юбилейные материалы 1960—1970-х создают ощущение, что эти события ушли далеко в прошлое: по точному определению в одной из статей 1972 года, Павлик «застыл в бронзе на Красной Пресне, юный разведчик грядущего». И далее: «В 30-е годы громкой была его слава» — создавалось впечатление, что сегодня слава его увяла. В статье предлагалась еще одна версия легенды, в которой вообще не нашлось места сюжету об отце: «В период коллективизации вместе с крестьянами-бедняками он участвовал в изъятии хлеба у кулаков и вместе со своим младшим братом был убит кулаками». Упоминание забытого Феди уже само по себе приглушало значимость подвига Павлика