.
Рассказ о Павлике Марии Саковой носит куда более личный и живой характер, но тоже по-своему условен. Она запомнила Павлика как грязного, завшивленного мальчугана, с которым в классе никто не хотел сидеть рядом («В школу придет, рубашка была самотканой, такой, как мешки такие …сопли такие, ой-ой-ой…»). Членов семьи Морозовых Мария Сакова охарактеризовала как злобных чужаков. Даже по нормам бедной деревни они «жили плохо». Татьяна была «неряхой», и ребенком Мария ее боялась и всегда пряталась, если та проходила мимо. Тут, правда, следует заметить, что воспоминания Саковой — не только о Павлике, но и о жизни в Герасимовке тех лет — вообще отличаются крайней мрачностью. Так, по ее словам, женщины на общих работах никогда не пели и не шутили, хотя другие информанты того же поколения говорили, что такое определенно бывало. Образ Павлика, воспроизведенный Саковой, приобрел черты антигероя. Особенно ярко это проявилось в ее описании перезахоронения 1954 года. Сакова утверждала, что люди прекратили работать в поле, когда переносили останки («Ой, вонь пошла! Говорят, Павлика копают»)>{396}. Это воспоминание выглядит столь шокирующе живым, что производит впечатление подлинного. И в то же время оно достаточно стереотипно. По православной традиции важным критерием святости покойника является нетленность его тела. В «Братьях Карамазовых» разложение тела старца Зосимы вызывает у Алеши, который, в отличие от Достоевского, склонен понимать традицию буквально, тяжелый кризис веры. Воспоминания Саковой о вони, исходившей от останков Павлика через двадцать лет после похорон, вполне могли соответствовать действительности (почва в этой местности болотистая), однако столь же вероятно, что рассказчица стремилась подчеркнуть, насколько далек был погибший мальчик от святости.
Мы можем с достаточной степенью уверенности утверждать, что Павлик существовал на самом деле. Противоположное мнение высказывалось после распада СССР, но никогда не подтверждалось никакими фактами. Очень вероятно и то, что Павла и Федора действительно убили. Это был не первый случай, когда убийство детей приписывалось кулакам, поэтому здесь нет речи об изобретении нового пропагандистского приема. В то же время гибель Морозовых слишком далеко отстояла от первой истории такого рода — убийства Гриши Акопова, — чтобы ее можно было объяснить простым подражанием успешному пропагандистскому образцу. Но этим, пожалуй, исчерпываются факты, не вызывающие никаких сомнений. Препятствия на пути любого, кто возьмется за восстановление реальных подробностей происшествия по искаженным, отрывочным, а часто и умышленно вводящим в заблуждение источникам, кажутся непреодолимыми.