– Рюмок нет, оказывается, – сказал Окунь.
– А ты что, не знал об этом?
– Нет. Я помнил, что вроде были.
– Врешь ты, Окунь. Сроду у тебя в доме рюмок не было.
– Это почему еще? – с обидой спросил он.
– Потому что бабу напоить легче из стакана. А у пьяной бабы характер мягчеет. Тут ее и уговорить...
– Трудно сказать, – уклончиво ответил он.
Он плеснул нам в немытые чайные стаканы, посмотрел на свет бутылку, там оставалась еще треть. Окунь сказал:
– Ко мне тут девулька одна должна забежать немного попозже, давай ей оставим, а то по моим заработкам «Отборный» ныне не укупишь.
– Давай оставим, – кивнул я.
– Вот и отлично. И нам выйдет грамм по сто шестьдесят на душу населения страны.
Мы чокнулись.
– За что? – спросил я.
– Эх, Батон, за что нам пить? Дай нам Бог свободы, остальное как-нибудь добудем сами.
Выпили, и я подумал, что время и жизнь смыли между нами последние барьеры, и сидим мы с ним в одном сортире, и больше он никакой не правозаступник, а такой же отколовшийся от всех и навсегда правонарушитель, как и я, хотя никто его не разыскивает, «хвостов» за ним не пускают и подписки о невыезде не берут. Это все зависит от собственной оценки своего поведения, от той позиции, которую ты выбираешь. Вот если бы по какому-то недоразумению Шарапова самого посадили в тюрьму, он бы и там старался меня перевоспитывать, а Тихонов, сидя на соседних нарах, доказывал бы мне, что воровать НЕЛЬЗЯ. А Окунь, которому и судебного обвинения даже не предъявили, сел вместе со мной на нары, потому что он сам в душе отвел себе там место и, как умный человек, понимает, что мы теперь с ним заодно и в тюрьме, и здесь, у него на кухне.
Он протянул мне пучок зеленого лука:
– Ешь, ешь, в нем витаминов полно.
– Это что-то новое – закусывать коньяк луком, – сказал я.
– Икры закажи, – усмехнулся Окунь. – Так что у тебя?
– Подгорел я маленько... Не знаю, что и делать.
– В таких случаях, впрочем, как и в остальных, Тузенбах говорил – надо работать, работать, работать!
– Я твоего Тузенбаха не знаю, но работать я не стану.
– Он не мой, он Чехова. А работать ты станешь.
– Это почему еще? Ты меня знаешь – я ведь завязывать не собираюсь.
– Завяжешь и станешь работать. – Окунь приподнял на лоб очки, лицо его стало растерянным и глуповатым, и тотчас, будто почувствовав это, он опустил окуляры на место. – У тебя, Батон, нет выхода, ты должен завязать. Тут ничего не попишешь – объективный исход общественно-исторического процесса.
Я прихлебнул коньяк и спросил негромко:
– Что же ты меня закапываешь, я ведь двигаюсь еще?
– Двигаешься, конечно, но совсем мало. Глянь на дружков своих, и ты поймешь, что я прав.