Через полчаса он вышел из дома и направился к берегу, где все уже было приготовлено для королевского купания. Ла Порт обратил внимание, что король выглядит чрезвычайно взволнованным и смущенным. Раздевая его, слуга вдруг заметил «ужасную вещь»: кто-то воспользовался невинностью подростка, дабы совершить по отношению к нему действия злокозненного характера.
Камердинер был в отчаянии. После долгих колебаний он отправил королеве-матери письмо следующего содержания:
«Мадам!
Король, ужиная вместе с кардиналом, приказал мне приготовить ему ванну в реке около шести часов… Когда король пришел туда, он показался мне более грустным и бледным, чем обычно. Мы стали раздевать его, и совершенное над его особой покушение при помощи рук предстало столь явственным, что отец Бонтан и Моро тоже это увидели; но они оказались лучшими придворными, чем я: мне следовало бы промолчать, но мои верность и рвение сильнее меня… Ваше Величество помнит мои слова: король выглядел бледным и грустным, и это доказывает, что все случилось без его согласия. Мне не хотелось бы обвинять кого бы то ни было, Мадам, поскольку я боюсь впасть в ошибку».
Ла Порт не назвал имен, но королева догадалась, что он подозревает Мазарини. Она в слезах побежала к кардиналу, который, разумеется, с негодованием отверг обвинение и потребовал отослать слугу.
Изгнанный Ла Порт в отместку стал рассказывать эту историю направо и налево, а насмешники принялись лицемерно защищать кардинала, говоря, что тот «хотел всего лишь немного расширить круг королевских развлечений»…
Если же исходить из фактов, то никто в точности не знает и, видимо, не узнает никогда, действительно ли Ла Порт заметил нечто необычное, раздевая Людовика XIV перед купанием.
* * *
Как бы то ни было, это таинственное происшествие имело самые неожиданные последствия: Анна Австрийская стала опасаться, что сын может приобщиться к «итальянскому греху», столь распространенному при дворе, и ей пришло в голову, что лучшим средством избежать дурных путей будет свободное общение с дамами.
По ее приказу прежний строгий надзор за подростком был несколько смягчен. Смягчен до такой степени, что главная камеристка королевы мадам де Бове, в молодости бывшая изрядной распутницей, почуяла, что ей представился долгожданный шанс: как-то раз она подстерегла короля, увлекла его в свою комнату и, быстро задрав юбки, преподала ему первый урок любви.
Людовику XIV было пятнадцать лет, мадам де Бове – сорок два…
Все последующие дни восхищенный король проводил у камеристки, чей огненный темперамент великолепно гармонировал с юношеской пылкостью неофита. Затем он пожелал разнообразия, и, как говорит Сен-Симон, «все ему годились, лишь бы были женщины».