— Надеюсь, вы мне скажете.
— Об абортах его приятельницам. Значит, плевать запрещено, а делать аборты — нет?
Колев улыбается — на этот раз не очень приветливо — и в сердцах мнет в пепельнице окурок.
— Простите, не знал, — извиняюсь я. — А сам он болел чем-нибудь серьезным?
— Он? Здоров был, как бык. Если исключить то, что он весь прогнил.
— В каком именно смысле слова? Бабник, что ли?
— В полном смысле слова. Человек, развращавший все вокруг. Превративший своих соседей в слуг. И Баева, и Димова, и эту старую Катю. Заигрывал с Баевой и в то же время приставал с ухаживаниями к Жанне. Он пытался подкупить и меня. Не говоря уже о валютных сделках, растлении малолетних…
Пока никто даже не намекнул о своих симпатиях к покойному Маринову. И доктор — не исключение. Уже совсем рискованно запрокидывая шляпу, спрашиваю на прощанье:
— Речь идет о Доре. Мне кажется, что это женщина, которая сама играет другими, а вы говорите — Маринов ею играл.
— Да, говорю. Во всяком случае, на вашем месте я бы не судил о людях с кондачка.
— Вы на моем месте и я на вашем… понаделали бы уйму глупостей. Вместо того, чтобы меняться местами, куда лучше было бы проявить больше искренности и доверия. А чутье мне подсказывает, что Баева доверяла вам гораздо больше, чем вы сочли нужным мне сообщить.
Колев хмурится. Его лицо становится почти злым.
— Послушайте, товарищ инспектор. Я вам сказал, что плюю на принципы, но это не значит, что я вообще беспринципен. Если Дора, как вы утверждаете, и доверила мне что-то личное, надо быть последним подлецом, чтобы взять да и растрепать об этом. Тем более, что я уверен: к смерти Маринова она не имеет никакого отношения. Дора — просто несчастное запутавшееся существо.
— Ваше объяснение мне кажется не менее путанным. Или я не дорос до уровня вашей терминологии…
Сказал — и ожидаю взрыва. Так и есть: Колев воздевает руки, словно призывая в свидетели бога.
— Но как можно не замечать очевидного? Считать обольстительницей жертву? Молоденькая неопытная девушка… сбегает от родителей-мещан… от перспективы быть всю жизнь домашней хозяйкой и кухаркой. Приезжает в Софию поступать в университет… Проваливается и попадает на удочку этого влюбленного дурака Баева. Не успевает прийти в себя, как снова оказывается в паутине лжи, которую плетет другой. И настолько ее опутывает, что, когда предлагаешь ей курсы медсестер, она отказывается, предпочитая лживые обещания Маринова.
Он продолжает в том же духе, в сердцах рубя фразы на куски и, размахивая костлявой рукой, швыряет их мне в лицо. Когда он исчерпался, примирительным тоном говорю: