Разговор, надо полагать, окончен. Я порываюсь встать. Полковник жестом усаживает меня обратно. Светлые глаза устремлены на меня.
— Кури…
Я закуриваю.
Светлые глаза продолжают изучать меня.
— Ты что-то выглядишь усталым.
— Пустяки! Через мои руки проходили куда более сложные расследования.
— Дело не в сложности, а в отношении.
Начальник опирается о подоконник. Взгляд его светлых глаз меняется. Сейчас он снова неофициальный.
— Вчера мне хотелось тебя предостеречь от лишней мнительности. А сегодня ты ударился в другую крайность… Мнительность и мягкотелость в нашем деле одинаково вредны.
— Я не ребенок, — отвечаю я нервно.
Видно, я и впрямь устал. Полковник ласково улыбается.
— А я и не считаю тебя ребенком. Мы с тобой просто разговариваем. Бывают моменты, — ты их испытал, — когда нам хочется поступать так, как нам подсказывает вкус, наша субъективная оценка. Только мы с тобой, брат, не судьи. А если мы начнем вершить правосудие по собственному усмотрению и желанию вместо того, чтобы вести расследование, не знаю, до чего мы докатимся…
Я, наклонив голову, курю. Все это известно мне не хуже, чем полковнику, хотя у меня на две звездочки меньше. Он угадывает мое настроение.
— Ты, небось, думаешь: и чего это начальнику взбрело в голову читать мне вслух букварь. Но одно дело знать, а другое — в точности соблюдать. Ты просто чуть-чуть устал.
Возвратившись в наш кабинет, я берусь за телефонную трубку и рассеянно смотрю на нее. Устал? Может, и устал. Этот принцип — ведь он порой оказывается довольно увесистым. Порой тебе хочется бросить его, поставить в угол и порасправить плечи… Особенно если молоденькая девушка прижимается к тебе под зонтом, а ты в благодарность делаешь все возможное, чтобы упечь ее на долгие годы… Живая девушка… И мертвый подлец… Ну что же, решай, инспектор.
Я, наконец, вспоминаю о трубке. Да, ведь я собирался куда-то звонить. Задумчиво набираю номер.
— Как насчет сведений о цианистом калии?.. Так что же вы, дожидаетесь письменного распоряжения?.. Немедленно, разумеется!
Я зажигаю свет и произношу свой привычный монолог по поводу похоронно-желтого света. Потом подхожу к окну. Улица тонет в вечерних сумерках. Стайка детей возвращается из школы… Маленькая девочка несет хлеб и, оглянувшись, отламывает горбушку… Несколько человек в ожидании трамвая беззаботно болтают на остановке… Женщины рассматривают витрины… Это не твой мир. Твой другой — со вскрытиями и запахом карболки, ножами и вероналом, мертвыми телами и вещественными доказательствами, пятнами крови, отпечатками пальцев…