На улице не прекращается дождь. Нахлобучиваю шляпу и окунаюсь в густой туман. Погодка, как говорит доктор. Самое мерзкое, что не разберешь: уже светает или уже темнеет. Но для этого есть часы. Интересно, долго ли еще будут идти часы Маринова? У самоубийц, насколько я заметил, нет привычки заводить будильник перед тем, как ополоснуть внутренности раствором цианистого калия. Предметы честней в показаниях, чем некоторые люди. О, извините, гражданка Баева, я вовсе не хотел вас обидеть. Вы, что могли, утаили. Муж ваш, насколько ему позволяют возможности, постарается сделать то же. Люди скрывают обыкновенно разные вещи и непроизвольно выдают другие.
Мой путь в лабиринте дворов Торгового дома. Почему он называется «торговым», а не «адвокатским» — с незапамятных времен здесь помещаются конторы адвокатов — загадка даже для милиции. Очевиден лишь на редкость отталкивающий вид. Скучная охра не в состоянии прикрыть отпечатки времени. На только что выкрашенных стенах сразу же проступают подтеки сырости и копоти, скапливавшиеся десятилетиями. За мрачными окнами словно притаилась затхлая атмосфера каких-то не очень чистых дел. Клетушки в первом этаже похожи не на конторы, а на берлоги.
Но есть здесь и одно бесспорное удобство: эмалированные таблички, прибитые длинными колонками справа и слева от подъездов. По этим табличкам, имея час-другой свободного времени, можно довольно просто разыскать нужного представителя адвокатского сословия.
Я углубляюсь в чтение фамилий и, наконец, нахожу: контора Димова помещается в клетушке возле главного входа. Внутри — четыре письменных стола и двое занятых работой мужчин. Пятьдесят шансов из ста, что один из них — Димов.
Тот, что сидит поближе к свету и отстукивает на машинке очередной канцелярский шедевр, недовольно поднимает голову.
— Что вам угодно?
Вижу стареющего франта, прилагающего все усилия, чтобы не выглядеть стареющим.
— Маленькую справку, — отвечаю я с располагающей улыбкой.
Улыбка не дает эффекта.
— А именно?
— Я бы предпочел поговорить наедине, — бросаю я выразительный взгляд на человека в глубине берлоги.
Димов, явно раздосадованный, решается наконец выйти из-за письменного стола. Мы направляемся во двор.
— Не знаю, будет ли здесь удобно, — намекаю, что тут многолюдно.
— Отчего же? — хмурится Димов. — Ведь речь, насколько я понял, идет о какой-то маленькой справке.
— Как хотите. Ваш сосед Маринов найден сегодня утром мертвым.
— Что?! — лицо Димова выражает изумление в превосходной степени.
— Отравлен.
— То есть как это? Кто его отравил?
Изумление почти настоящее. Или человек сумел вжиться в свою роль.