- Обязательно, Бронек...
- А захочет ли студент коллегии встретиться с твоим Мартынком, с сыном простого казака?
- Думаю, что да... Казак казака видит издалека... А Хмельниченко весь в своего деда, переяславского казака наливайковца...
7
Понедельник в коллегии считался самым тяжелым днем недели. Богдан сдавал последний на старшем курсе экзамен по географии, который затянулся до полудня. Учитель географии, пожилой и требовательный итальянец из Падуи, на этом экзамене был не беспристрастен к известному теперь не только в стенах коллегии молодому чигиринцу. Сперва учитель явно старался как-нибудь насолить всегда пышущему здоровьем, сегодня как-то особенно уверенному в себе юноше.
- Пан студент должен бы уже знать, что латинский язык в коллегии является не только путем к знаниям, но и гласом божьим! - предупредил учитель, когда Богдан, запнувшись во время разговора с ним, перешел на польский язык.
- Прошу прощения у преподобного отца. На экзаменационные вопросы пана учителя буду отвечать только... гласом божьим, - серьезно ответил Богдан. - Что же касается нашей частной беседы с досточтимым паном наставником, которого я уважаю как человека, предпочитаю разговаривать с ним на живом языке.
Учитель посмотрел на студентов, сидевших за столами. Ему показалось, что некоторые из них если не открыто, так про себя иронически улыбнулись, услышав дерзкий ответ Хмельницкого. Но лица студентов были необыкновенно серьезны, даже молитвенно-смиренны, а их глаза следили за каждым движением губ наставника. С другой стороны, он досадовал на самого себя. Не он ли сам, будучи студентом в Падуе, разрешал себе недозволенные насмешки над чванливым "Янусом" Замойским? Все знали, что работу "Де Сенато Романо" Замойский бесстыдно списал у своего учителя Сигониуша. Но открыто сказать об этом не осмелился никто, кроме него, - нынешнего львовского учителя.
И учитель, вспомнив свою юность, сравнив себя с этим, не по годам умным учеником, подобрел. А Хмельницкий четко чеканил ответы, подчеркивая лаконичность, сжатость, присущую латыни.
Пожилой, уставший от долголетнего труда географ внезапно пришел в умиление от нахлынувших воспоминаний, и ему стало непривычно тепло на сердце. Такую теплоту ощущает человек, решивший отбросить все зло, что накопляется в нем против "ближнего твоего". Старик даже позавидовал своему ученику, вызывавшему своим поведением всевозможные кривотолки. Успокоившись, он внимательно слушал ответы Богдана и больше вопросов ему не задавал. Затем, подумав немного и приняв строгий вид, изрек: