Йоханн Гутенберг и начало книгопечатания в Европе (Варбанец) - страница 19

При саксонских императорах началось отщепление от Империи западных франков (Франция) и определился тот конгломерат из Германии и Италии, который с некоторыми колебаниями в границах под названием «Священной Римской империи» существовал почти до конца Средневековья. Тогда же произошло присоединение к Империи чешской части Великоморавского княжества (в 955 г. вместе с Оттоном I отстоявшей себя от венгров). Т. е. сложилась в основных чертах та политическая схема, которая в разных комбинациях разыгрывалась на поверхности феодальной Европы: в пределах Империи — борьба князей за корону (с укреплением своих позиций путем браков, частных завоеваний и пр.), извне — попытки избежавших этого объединения королей, прежде всего французских, завладеть ею (с попутным строительством своих контримперий как базы для присоединения «римской»). И еще — византийский мираж — соединить обе империи под своей властью. Но не просто, а в качестве «всехристианской» державы, за которой стоял другой мираж — хилиастическое царство, началом коего короли, веруя или спекулятивно, жаждали прославиться: пропаганда вселенских притязаний — Карла Великого в VIII–IX вв., Генриха IV немецкого в XI в., Людовика VII французского, Фридриха I Штауфена в XII в. и далее — актуализировала апокриф о последнем императоре-миротворце, суля освобождение Иерусалима с низложением короны на Голгофе, перековкой мечей на орала и пр. Особая роль в этой схеме была у папы Римского. Италия государством не была, распалась на множество владений. В темные века духовный примат у Рима оспаривали Арль, Милан. Но папы до середины VII в. платили византийскому императору налог за свою инвестицию — утверждение в сане и во власти над церковью некоего региона (границы его неясны, ибо «Константинов дар» — акт, на котором зижделась принадлежность папству Рима и номинальное владычество папы над Италией, подложен — создан или переработан, видимо, франкским низшим клиром в VIII в.; подлинность его противники папства оспаривали с XII в.). И папа представлял Рим. Любой завоеватель без коронации римским папой был только королем, не римским императором. Папа был беззащитен, его можно было избить, убить, поставить свою марионетку. Но без идейного обоснования это подрывало авторитет императорской власти. Папские отлучения от церкви и интердикты (запрет богослужения) были серьезным оружием. И папу «назначить» было нельзя, его выбирал римский клир. Рядом была византийская модель — идеал властителей, мечтавших так же подчинить церковь. Но даже Карл был признан лишь «светским мечом» веры, а далее оставшиеся вне Империи короли сами стремились присягать папе. Власть папского престола держалась не силой, а той идеей, которую он представлял: папа был символом церкви наднациональной и как бы надклассовой, ее независимости от «мирской» власти. Хотя в ранний период короли, как правило, самовластно инвестировали духовенство своих владений, и их высший клир это положение будто «устраивало», оно неминуемо должно было измениться в сторону того двоевластия, которое для западных стран создавалось подчинением церкви папе. В борьбе за примат цезарианский принцип победить не мог: при становлении феодального строя на фоне пережитков рабовладельческого главенство короля над церковью возвращало общество к рабству, а потому встречало сопротивление не только подчиняемых таким образом иноплеменной власти других народов, но и собственного. Ибо новые народы школы рабства не проходили. Борьба за королевское самовластье потому везде полна преступлений, что оно было вопреки закону и если удавалось, то редко не извергам. Как известно, суть занявшего начало Средневековья процесса феодализации — в смене крестьянского землевладения держанием земли от феодала с вытекающей из этого зависимостью. Сколь ни мало идиллична феодальная система, она была не бесправием, а цепью взаимных обязательств (прикрепление крестьянина к земле значило не только, что он не мог уйти, но и что феодал не вправе был его согнать; и т. п.), при всех нарушениях как таковая сознавалась и тогда отвечала взаимной потребности. Уже Карла заботила тяга крестьян вступать в зависимость: это уменьшало число воинов. Но и феодал от них зависел: они его кормили, снаряжали, могли и поджечь. В раннем Средневековье, пока не улеглось движение народов (последними варварами были венгры в X в. и норманны), чувство племенной общности частью заслоняло суть процесса, и народное сопротивление феодализации обычно выступало в соединении с борьбой групп знати за преобладание или против иноплеменников, в областях, где тот или иной император насаждал свое духовенство, на раннем этапе принимая иногда форму возврата к язычеству (так у саксов в середине IX в., у чехов в начале X в.). Но язычество было обречено: в происходившем у новых народов классообразовании оно не давало идейной основы для народного сопротивления своему господствующему классу, которое и было формирующей силой всей внешней истории Средневековья. Это сопротивление шло как строительство «царства божьего», и не с национальной, а с универсальной идеей.