Приглашала меня в гости и сестра дяди Сережи, Лариса Семеновна, которая теперь жила в другом доме. В войну она потеряла ногу, сильно постарела. Она снова угощала меня вкусными конфетками, но все было уже не так, как тогда, зимой 1939-го. Лариса Семеновна пригласила меня в концертный зал на Невском на концерт русской музыки начала XIX века — вальсы Грибоедова, романсы Булахова и других. Побывали мы вместе с тетей Зиной и у Анны Моисеевны, переселившейся к своему новому мужу. Майина семья тоже жила вместе с ней, у Майи родилась дочка Аленушка, для которой держали еще и няню. Все шесть человек помещались в одной, правда, очень большой комнате, перегороженной ширмой. В Ленинграде в то время с жильем было еще хуже, чем в Москве.
Я не думала тогда, что последний раз вижу свою любимую тетю. Но в сентябре того же года она умерла от инфаркта, и стало у меня еще одним большим другом меньше.
А в Москве ко мне продолжал ходить заниматься английским мой ученик Изя из Нелиной квартиры. Помимо занятий мы стали иногда ходить вместе в кино. Я познакомилась с его мамой, Беллой Исаевной, и тетей, Татьяной, у которых он и жил. Мне нравилось, что он много говорит, хорошо знает историю и литературу. Он рассказал мне, что с женой он решил развестись, что он и на Чукотку уехал, рассорившись с ней, а дочка родилась уже в его отсутствие, и он ее не видел. Меня несколько удивило: неужели не интересно ему посмотреть на свою собственную дочь?
Очевидно, потому, что я чувствовала себя в то время очень одинокой, у меня была сильная потребность в близком человеке, в каком-то жизненном пристанище. Я стала с нетерпением ожидать каждого урока с Исаем. Однажды, в апреле, мы ходили с ним в Музей восточных культур, и на обратном пути, на Чистопрудном бульваре, он вдруг придумал, чтобы мы поженились. Его жена между тем не давала ему развода, и только после длительных хлопот Исая, в начале 1953 года, дело это было улажено, и мы смогли расписаться в загсе. А пока 1 июня, в мой день рождения, мы устроили что-то вроде неофициальной свадьбы. Белла Исаевна подарила мне туфли и синей шерсти на платье, а моя мама была против этого союза вообще и ворчала, зачем я не вышла за Юру Клочкова. Она по всякому поводу стала обижаться на своего зятя. Например, очень сердилась, что он по утрам не здоровается с ней, а он считал это излишним, потому что мы все спали в одной комнате. Вообще же он относился к маме совсем неплохо, даже старался угождать ей — во всяком случае, в первое время. Мы купили кое-что из мебели: книжный шкаф, большой матрац, из которого нам сделали тахту, небольшой письменный столик и три пуфика по 25 рублей штука. У Изи были деньги, заработанные еще на Севере, — они и пошли на покупку мебели. Нашу длинную комнату-кишку мы перегородили, поставив поперек книжный шкаф, поменяли местами платяной шкаф и мамину кровать. Получилось уютнее, но это стало еще одной причиной маминого неудовольствия — она обиделась, что ей выделили темный угол. Напрасно мы увещевали ее, объясняя, что она ведь будет только ночью спать в этом закуточке, а днем мы все одинаковые хозяева всей комнаты, — мы оставались «жестокими эгоистами». Старший сын Анастасии Павловны перегородил нам фанерным щитом прихожую, и мы могли спокойно есть за столом. Правда, под щитом был широкий зазор, куда соседи теперь старались наметать к нам мусор.