Тунань возвратился уже совсем поздно. Пьяный вдрызг, он ударом ноги распахнул дверь. Когда Тунань напивался, то сразу начинал выглядеть на свой настоящий возраст, при этом вылезали наружу все негативные стороны его непреклонного характера. У мертвецки пьяного Тунаня в душе обнаруживались уязвимые места, причинявшие ему немалые страдания. Из чемоданчика с кодом он вытащил черно-белую фотографию и вставил ее в дорогую рамку из красного дерева. То была фотография отца. Несмотря на нетрезвое состояние, Тунань помнил секретный код, в котором отчеканилось его затаенное горе. Он обратился к брату:
– Это кто?
– Отец, – ответил Тубэй.
Тунань повесил фотографию отца на стену. Одним рывком он придавил Тубэя книзу и потребовал от него отбивать поклоны. Неестественно тихим от душащих слез голосом он вопрошал:
– Как ты смеешь подражать мне? А? Как ты смеешь подражать мне? А?
Тунань бессильно опустился на пол, опершись на руку Тубэя. Вид рыдающего в голос Тунаня представлял собой ужасное и вместе с тем очень откровенное зрелище, это не могло не напугать Тубэя.
– Для чего я, твою мать, стараюсь? – всхлипывал Тунань. – Для кого я, твою мать, стараюсь? Кланяйся отцу, кланяйся, пока не сделаешь восемьдесят тысяч поклонов!
Один, два, три! Считай громче! Считай, пока не дойдешь до восьмидесяти тысяч!
Тубэй откланялся примерно пять тысяч раз, пока его наконец не сморил сон. Считал он отчетливо и уже на автомате. Этот его счет и убаюкал обоих братьев. Тунань захрапел практически сразу. Всю комнату заполнил запах перегара. Братья лежали поперек комнаты, словно два трупа на месте преступления, которые чем-то расчленили и оставили на ночь. Так они и продолжали лежать рядом в перекрещенной позе, словно выражая соболезнование и выказывая самые родственные чувства друг другу. Но их совершенно разные сны нарушали эту идиллию возможного единства, отчего их дыхание выглядело нескоординированным. Тунань храпел, захрапел и Тубэй.
Тунань перестал водить домой женщин. Но возвращался он каждый раз все позже и позже, встречи на стороне со временем стали дополнительным элементом его жизни. Повешенный на стену портрет отца взирал на все с легкой улыбкой призрака, отвлеченно наблюдая за Тунанем и Тубэем. Такой взгляд мог быть только у умершего отца, старик словно прикрыл один глаз, а другой держал открытым. Для покойника это была максимальная степень реального вмешательства в мирские дела. Последнюю мысль можно интерпретировать следующим образом: на Тунаня отец смотрел своим закрытым глазом, в то время как за Тубэем он неусыпно следил изо всех сил. Даже находясь в загробном мире, он пребывал в горячем воодушевлении на его счет.