Как постановит полюбовный сговор.
Казенных кляч, возящих лазарет,
Которые стары, худы и слабы,
Таких на карту ставят, – споров нет:
Цена за клячу – две хороших бабы.
К полкам вернемся. Въехал вороной,
За ним буланый, два мышастых, чалый,
За ними – белый, точно снег подталый,
Потом гнедой, потом опять гнедой,
Гнедой англизированный, соловый,
Полк меринов, полк с меткой между глаз,
Бесхвостый полк, согласно моде новой.
Всего их шло тринадцать в этот раз.
Потом вкатили пушек три десятка
Да ящиков – на вид десятков шесть.
Чтоб их точней в одну минуту счесть,
Нужна наполеоновская хватка
Или, по крайней мере, твой талант,
Начальник склада, русский интендант:
В любом строю, чуть глянув острым глазом,
Ты их число угадываешь разом
И знаешь, сколько и какую часть.
Патронов удалась тебе украеть.
Уже мундиры площадь покрывают,
Вы скажете: как зелень – вешний луг.
Кой-где зарядный ящик поднимают,
Он тоже зелен, как болотный жук
Иль клоп лесной, на лист похожий цветом.
А рядом – пушка со своим лафетом.
Топорщится, чернея, как паук.
У паука, одетые в мундиры,
Две пары задних, две – передних ног:
Те – канониры, эти – бомбардиры.
Когда паук, уснув на краткий срок,
Стоит недвижно и не ждет тревоги,
Покинув брюхо, бродят эти ноги,
И брюхо повисает пузырем.
И вот приказ, – и, будто грянул гром,
Очнулась пушка от недолгой лени.
Так, разомлевший на песке степном,
Тарантул, вдруг настигнутый врагом,
То сдвинет ноги, то согнет колени,
Встопорщится, закружится волчком,
Сучит ногами, морду задевая;
(Вот так же, угостившись мышьяком,
Хлопочет муха, рыльце обмывая),
Передние две ножки подогнет,
Напружится, трясет и вертит задом,
Откинет ножки вбок, на миг замрет
И, наконец, смертельным брызнет ядом.
Внезапно все застыло в тишине.
Царь едет, царь! В кортеже генералы,
Полк адъютантов, старцы-адмиралы,
Но первым – царь на белом скакуне.
Кортеж причудлив. Те желты, те сини,
Нет счета лентам, ключикам, звездам,
Портретикам, и пряжкам, и крестам.
Так на ином заправском арлекине
Побольше пестрых насчитаешь блях,
Чем пуговиц на куртке и штанах.
Любой блестящ и горд, но вся их сила
В улыбке государевых очей.
Нет, эти генералы – не светила,
А светлячки Ивановых ночей;
Иссякнет царских милостей поток,
И, смотришь, гаснет жалкий червячок.
Он не бежит служить в чужой пехоте,
Но где влачит он век? В каком болоте?
Сраженья генерала не страшат:
Что пули, раны, если царь доволен!
Но если был неласков царский взгляд,
Герой дрожит, герой от страха болен.
Пожалуй, чаще стоика найдешь
Среди дворян: хоть скверное почует,
Не сляжет он, не всадит в горло нож,
А только в свой удел перекочует,