Теплая щекотная слеза стекла по морщине и сорвалась с губы на лакированную паркетную плашку»(3).
«Что вы уж, право, нельзя же так…»(2)
Жалко.
Столетиями продолжается эта постыдная жалость к себе, и нет ничего незаслуженного в жестокости, с какой Коренькову подарили эрзац-Париж, Париж из папье-маше с клеймом Запорожского завода. И нет никакой фантастики в том, что «не было никакого Парижа на свете.
Не было никогда и нет»(3).
Картина вторая. Цена всемогущества
Уровень самооценки определяется реальными возможностями. Депутаты из Президиума, рассуждающие о том, что брать кредиты недостойно великой страны[42], живо напомнили мне уездного предводителя дворянства с его знаменитой фразой: «Никогда Воробьянинов не протягивал руки».
Валерьянка всемогущ. Чемпион по всем видам спорта, ученый, отправивший в отставку стареньких академиков и сделавший необходимые открытия сам, он вправе подумать о благосостоянии. Ограничений нет, и Валерьянка вызвал всеобщую зависть. Ведь он владел двумя автомобилями, имел вельветовый пиджак, часы «Роллекс» и три пары кроссовок. А в огромной — четырехкомнатной — квартире супермена стояли видеомагнитофон и стереосистема.
В исправлении истории всемогущий был гораздо раскованнее! В быту он не дотянул даже до среднеевропейского ассортимента материальных благ: где персональный компьютер, кресло, принимающее оптимальную форму, где кухонная электроника? — перечислять дальше бессмысленно, да и размышления на эти темы вредны — в «Аргументах и фактах» авторитетно объяснили, что равнение на «их» жизненные стандарты порождает лишь желание бежать с тонущего корабля(6).
В. Соргин, главный редактор журнала «Общественные науки» по-своему прав, но я никогда не понимал желания идти на дно вместе со своим кораблем (если, конечно, не ты погубил его, стоя на мостике). Вообще же, тонущие суда надо спасать, а если это уже невозможно, капитан обязан выполнить последнюю заповедь: «женщины и дети — в шлюпки».
Картина третья. Социализм
Рассказ всегда казался мне игрой с реальностью: берется изолированный факт, намек, может быть, чья-то судьба, отражается в зеркале, кривом или магическом, и вырастает до вселенских размеров.
Но граница между игрой и жизнью размыта, и заклятье неразрывно связано с проклятьем(7), и никто не знает, какие силы вызовет из небытия исписанная бумага.
«Транспортировка».
Игра? Сюжет оживает, придуманные охранники врываются в кабинет, чудовищная машина, намеченная соавторами лишь контурно, достраивается сама и ликвидирует творцов, занимает весь предоставленный ей социальный объем… Это произошло.