Десять лет назад система паразитировала на рабах и чиновниках. Сегодня та же система опирается на тех же людей — сторонников демократии и бесчисленных верований. Она хочет жить.
Не хочет она и боится только одного: не дай Бог, вместо того, чтобы отрицать прошлое, привнесут его в будущее. Или еще чище — встанут в позу и утвердят: ситуации равносильны, и есть общие законы, управляющие целым классом подобных явлений.
«Боб молчал на следствии, молчал на суде. Суд был в апреле. Судья понимал, что здесь что-то нечисто, но думал, что Боб кого-то выгораживает. До этого он и хотел докопаться. Но Боб молчал. Тогда его приговорили к высшей мере. Он выслушал приговор с пониманием, покивал. В сентябре его расстреляли».
Все, о чем мечтали герои «Зеркал», брошено в клетку с ревущим зверем. Хаос рвет зарвавшийся порядок. Произвол душит правила.
Приносить себя в жертву — кому это нужно? Дуракам!
А там, в тексте, один погиб от воинствующей совести, другой страдает от того, что не успел умереть.
И оба они, что тогда, что сейчас, — выродки, торчащие в горле системы.
Тогда она называлась «не сметь».
Сейчас — «пусть все идет на…».
Логика-перевертыш: от диктатуры и рабства — к анархии и безразличию, и обратно к диктатуре. Песочные часы с небольшим периодом.
«Ничто не бывает столь хорошо или столь плохо, как это представляется». В ушедшем социализме правые видят время порядка, экономического процветания, социальной справедливости, дешевой колбасы и незыблемости устоев. Но в точно такой же мере левым он кажется сочетанием концлагеря с дурдомом. И только?
Многоликий мир, сформировавший собственную уникальную культуру, «теневую», «зазеркальную», запретную. Великая страна, занимающая восемьдесят второе (из восьмидесяти восьми) место в мире по степени свободы человека, тридцать первое — по индексу развития человека (данные ООН)(1), и, видимо, первое по уровню абстрактного теоретического мышления… «впрочем, все безнадежно в наших Землях, где сколько ни идешь, сколько ни побеждаешь, любой успех назавтра оборачивается неудачей»(2).
Всякая культура формулирует свои «вечные» вопросы. Как правило, внешнему миру эти вопросы кажутся бессодержательными… до тех пор, пока их содержание, преломленное в зеркале перевода, не разрушает границу, связывая ущербные миры-отражения в цивилизацию.
Но культура, вычеркнутая из реальности, никогда не назовет своих «вечных» вопросов.
Интуитивные битвы за иллюзорные ценности — смысл культуры шестидесятников — «сейчас и здесь» никому не нужны, потому как завеса информационной блокады снята и система трансформировалась, но очень многие, по-прежнему, следуют рассуждению: