г. Тутаев
Старуху за глаза звали все Постылихой: настоящее имя словно выветрилось, стерлось от времени.
Дом ее — теремок в кружевах с палисадником, заросшим сиренью, — стоял на левобережной стороне Тутаева, романовской части бывшего Романова-Борисоглебска, недалеко от пристани.
Все, кто шел от реки, проходили мимо ее дома и в любое время года, дня и ночи заставали старуху на своем посту, тенью притаившейся в палисаднике возле калитки.
— Не подскажете, как на Архангельскую улицу пройти?
— Который час?
— Рыжую собачку не видели?
— А где тут поблизости сберкасса?
Столько разных вопросов задавали бабке прохожие! Ни один не спрашивал — для чего она тут стоит, утруждает старые ноги. Зачем мокнет под дождем или страдает от палящего солнца? Никого это не волновало.
Да и те случайные вопросы и просьбы, которых удостаивалась старуха, были мимолетны, подобны дыханию ветра или шелесту листвы. Пока старуха собиралась с силами — размыкала пересохшие губы, шамкала ввалившимся ртом, извлекая из горла скрипучий, слабый, едва слышный звук, — прохожие уже понимали, что толку от разговора не будет, улыбались (если они были вежливы) или сразу поворачивались и уходили (если не очень). Последнее случалось чаще.
И глаза Постылихи, серые, как талый снег в конце зимы, слезились от горя, когда она видела спину очередного уходящего собеседника.
Она очень хотела быть полезной и нужной — людям это необходимо, чтобы чувствовать себя живыми, — но физическое состояние не позволяло. Старые мощи уже как будто приспосабливались к переходу за край жизни.
Однако душа застряла, зацепившись по случайности — отстала. И все в бабке было таким — замедленным, отставшим.
Запустив процесс говорения, бедная старуха не могла остановиться. Как старинная игрушка с заведенной пружиной — открыв рот и даже видя, что собеседник ушел, она продолжала вещать. Из давно погасших глаз сочились тягучие слезы, а она говорила, говорила…
Всегда одно и то же, впрочем: жаловалась на то, как постыла ей жизнь.
Все умерли, кто был дорог ей, все, ради кого она когда-то существовала. Она пережила не только семью, детей и родственников, но даже из ее современников никого не осталось уже.
И теперь она ждала, когда и ей позволят наконец уйти. Простодушно мигая подслеповатыми слезящимися глазами, вглядывалась в мир. И пыталась поведать о своем ожидании всем. Будто надеялась, что кто-то из прохожих когда-нибудь смилуется, добровольно примет на себя обязанности вестника и приведет к ней ту, кого она так давно и тщетно звала: Смерть.