— Ну, знаешь! Для будущего врача это чрезвычайно глупый вопрос. Но если чисто теоретически и абстрактно… Наверное, мог. Особенно если учесть его прижизненную профессию… Гробовщики, как правило, все мизантропы. Они и живые-то общаются с людьми если только смерть рядом. Верно?
— Верно! — завопил я. Не попрощавшись с теткой, бросил трубку на рычаги, выбежал из деканата и понесся к аудитории, где последние в очереди с нашего курса сдавали зачет и уже толпились отстающие с других курсов, чтобы сдать тому же преподу задолженные «хвосты».
— Володька не появлялся? — спросил я у своих однокурсников.
Каждый недоуменно пожал плечами в ответ.
— А он вообще-то приходил сегодня?! — спросил я у старосты курса, Таньки Хромченко. Как лицо, ответственное за успеваемость, она помечала у себя в блокнотике — кто из наших сдал зачет и на какую оценку. Она пробежала глазами список.
— Нет, Краснова не было. А что такое? Где он?
— Понятия не имею, — ответил я, схватил с подоконника свой рюкзак и рванул к выходу — решил навестить Володьку. Надо было убедиться, что с ним все в порядке.
На дорогу не ушло много времени.
Взбежав по старой лестнице с выщербленными ступенями на второй этаж, я увидел, что дверь Володькиной квартиры приоткрыта: она слегка подрагивала от сквозняка и постукивала о пороги. Этот равномерный деревянный стук что-то напомнил мне.
Я застыл перед входом в квартиру, чувствуя, как у меня на голове под меховой шапкой зашевелились волосы. Но все же преодолел себя — открыл дверь и заглянул в полутемную прихожую.
— Володя! Володька, ты здесь? — спросил я вполголоса, перешагнул порог и вошел.
Внутри у меня все сжалось. Каждую минуту я ждал неприятностей. Даже не знаю, каких именно.
Пасмурный зимний день наполнял квартирку тусклым светом, отчего предметы внутри сделались плохо различимы, плоски — словно какой-то полуослепший художник размазал их контуры, окрасив все одинаково серой, грязной акварелью.
Я вступил в пустую комнату: у окна на письменном столе горела настольная лампа, не погашенная, видимо, с вечера. На разворошенной кровати лежали комом смятые простыни. Учебники и тетради валялись на столе и подоконнике в полном беспорядке.
— Володя! — снова позвал я. Звук собственного голоса напугал меня — такой он был одинокий и жалкий. Тишина давила на уши.
В прихожей раздался шорох. Я выглянул из комнаты и увидел, что в крохотном перешейке от ванной до кухни трепещут от легкого сквозняка старые обои. По свисающим со стен лохмотьям пробегают волны дрожи: что-то вроде тремора конечностей у стариков.