Солнце плавило свои лучи в солёных водах Варяжского моря, яростно кричали чайки. Волны с лёгким шуршанием накатывались на белый, пологий песчаный пляж. Шагах в ста от пляжа угрюмо громоздились чёрно-серые выветрелые останцы с засохшими стволами елей. Вдали виднелись изрезанные долинами горы, покрытые густым лесом. С гор в долины, в радужном сиянии брызг и белой пены, низвергались водопады.
В устье реки, что вытекала из горного озера Хаммаршён, впадая в бухту Ханёбуктен, на левом её берегу, стояла деревня свеев, шведских викингов из рода Охус.
Вытащенные на берег, гордо вздымали свои носы несколько боевых хищных драккаров; подобно коровам, благодушно топорщили пузатые бока торговые кнорры.
Жизнь в деревне шла своим чередом, как и в сотнях других деревень викингов: зимой – пиры, охота, рыбалка; как только по весне стаивал лёд и сходили снега – воины шли в набеги. А то, бывало, и сами отбивались – от пруссов или вендов.
Десять лет назад Ингрельд, молодой свей, в одночасье потерял всех своих родных. Так было угодно богам, что и родители, и все братья и сёстры Ингрельда умерли во время эпидемии чумы. За исключением маленькой, хрупкой Бирты. Оправдывая своё имя – «Яркая», как звёздочка на небосклоне в тёмную ночь, сияла она своей неземной, нездешней красотой. Братской нежной любовью окутывал её Ингрельд, берёг и холил. В благодарность за это Бирта долгими зимними вечерами пела ему героические саги о богатырях, о далёких землях, о кровавых битвах; о том, как тоскует девушка, ожидая из дальнего похода своего любимого. Никто не знал этих песен столько и так хорошо, как знала Бирта. Люди заслушивались и замолкали, когда начинала она петь.
Но – «Пришла беда – отворяй ворота»! Влюбилась его сестрёнка в телохранителя конунга – берсеркера Гнупа. Этот воин действительно был огромен и могуч, как утёс, о который вдребезги расшибаются, превращаясь в белую пену, даже самые сильные волны. Недаром его имя означало «Крутая скала».
Был Гнуп красив той особенной, мужской, свирепой красотой, которая обычно нравится хрупким и нежным женщинам, какой была Бирта. Но при этом оставался равнодушным Гнуп ко всему, что не имело отношения к яростному кровавому бою. Может быть, особая настойка из мухоморов на него так действовала, а может, что-то еще другое. Как известно, чужая душа – потёмки.
Ингрельд был против того, чтобы его сестра стала женой Гнупа. Однако, несмотря на то, что он, после смерти всех родных, стал старшим в семье, его слово уже не было законом для подросшей Бирты, ибо, как было издавна заведено в Скандинавии, начиная с пятнадцати весён девушка имела право сама выбирать себе мужа. Слово родителей оставалось лишь за приданым – могли и отказать, коли жених не по душе.