Но он явно чего-то ждал от Черепанова.
Аптус пихнул Геннадия в бок.
– Благодари! – прошипел он.
Ну, это можно!
Геннадий взял со стола чашу.
– Я не предлагаю выпить за тот дуб… – Тут он спохватился и сделал поправку на специфику местных обрядов. – Нет, за тот кедр, из которого нарубят дров для погребального костра, в котором сгорит бренное тело великого Максимина Фракийца!
Наступила гробовая тишина. Даже слуги, наполнявшие чаши, замерли. И в этой мертвой тишине Черепанов спокойно продолжил:
– И я предлагаю выпить за другой кедр. На котором сейчас зреет орешек, из которого вырастет то дерево, из которого когда-нибудь нарубят гору дров для огромного костра, подобающего столь великому воину!
Соль тоста до большинства пирующих дошла не сразу. Но в конце концов дошла.
И была отмечена одобрительными возгласами.
А когда вопли стихли и чаши опустели, Максимин, приподнявшись, перегнулся через Плавта, ухватил Черепанова за плечо, подтянул его к себе и прошептал прямо в ухо:
– Плохой тост. Но я тебя прощаю, варвар. В последний раз. А сейчас слушай и запомни накрепко: моего погребального костра не будет! Никогда! Потому что я бессмертен!
Глава десятая,
в которой Гонорий Плавт становится старшим кентурионом одиннадцатого легиона, а Геннадий Черепанов – самым младшим кентурионом первого фракийского
Ночевали Плавт с Черепановым в палатке, любезно предоставленной кем-то из младших офицеров.
Разбудила их труба.
В этот день Черепанов убедился, что этот протяжный гнусавый звук возвещает обо всех главных событиях лагеря: побудке, завтраке, смене стражи, обеде и так далее. Он убедился, что в этой армии тоже существует понятие «личного времени»[106] и дневного распорядка. Кстати, первое, что сделал Плавт, продрав глаза, – отправился к орлу, аквиле легиона, хранившейся в отдельной палатке, и провел там минут пятнадцать. Потом проследовал к казначею и выколотил у того невыплаченное жалованье – с «полевыми» и «специальными» надбавками. Выколотил в прямом смысле. Черепанов, который ждал снаружи, не мог разобрать всего, о чем говорили Плавт и казначей, но звук плюхи услышал очень отчетливо. Легионер, который нес стражу снаружи, подмигнул Черепанову и ухмыльнулся.
Очень довольный, кентурион вылез из палатки.
– Пойдем, – сказал он Геннадию, похлопав по туго набитому кошельку. – Приведем тебя в цивилизованный вид. Я плачу!
Спустя полчаса Черепанов убедился, что в лагере есть специалисты любого профиля: скорняки, парикмахеры, портные… Даже зубной протезист, который, изучив содержимое Плавтова рта, тут же взялся изготовить «мост». Из материала заказчика. Поглядев на «арсенал» местного зубодера, Черепанов искренне порадовался, что зубы у него в порядке. Зато бритье, вопреки ожиданию, доставило Геннадию только удовольствие. Местный парикмахер, хоть и носил форму легионера (как, впрочем, и зубодер-протезист), дело свое знал: подстриг Геннадия и избавил от растительности на физиономии – быстро, безболезненно и при этом с невероятной скоростью выкладывая Плавту лагерные новости.