— Тебе что-то не нравится? — спросила свекровь.
— Нет, что вы!
— У вас в городе есть в продаже творог?
— Да, есть.
— Такой же?
— Да.
По правде говоря, творог в их сибирском городе был похуже московского, развесной и не такой вкусный, но Зине почему-то не хотелось в этом признаваться.
— О, совсем забыла! — Зина встала и весело вынула из сумочки пакет. — Продавали какой-то… — Она хотела сказать: сорт конфет, но тут же поправилась: — Редкие конфеты.
— Какой-то… редкие… — повторила Мария Ивановна. — Едва ли это правильно.
— Да… Так уж вот получилось. Никогда этаких не видела.
— Таких… — опять, как бы между прочим, поправила Мария Ивановна.
— Нет, почему же… Можно сказать и так. Просторечное слово.
— Да хватит по пустякам-то спорить, — устало махнул рукой Константин Петрович.
— Вчера ко мне подошел покупатель один. Под мухой. По всему видать, из приезжих. Так у него в каждой фразе — похабщина.
— С такими не следует и разговаривать, — сказал свекор. — Хулиганы с бараньими мозгами.
— Отшила, конечно. Со мной не очень…
Зина к чему-то вспомнила вдруг, как ее отец говаривал когда-то: «Умные люди куда реже, чем дураки, рассуждают об уме и глупости».
— Кушайте, пожалуйста. Очередь пришлось выстоять. У вас что-то слишком много очередей.
Зина боялась, чтобы не подумали, будто жалко ей конфеток, она стала всех навязчиво угощать, и это получилось у нее неловко. Нечто подобное случалось и дома, в Сибири, когда она была особенно возбуждена. Позовет гостей, выставит угощение (она не скупа) и чувствует себя несколько тягостно, скованно: не подумали бы, что ей жалко еды. Глупо, смешно! Она вообще чудная, сама понимает это: слушая разговор о преступлениях, об уголовниках, о чем-то грязном, мерзком, может побледнеть и покраснеть. Чаще — краснеет. И — вот уже совсем смешно! — боится покраснеть.
Мария Ивановна повернулась к дочери, что-то шепнула той на ухо. Она и вчера что-то шептала ей. Чудно!
— Осенью я зашла в гости к одной тут… из универмага. — Свекровь улыбнулась. — Давно звала меня. Когда-то мы вместе работали. И вот мать ее, старушка, подсовывает мне икры и говорит: «Ешь, ешь, это очень вкусно. Я по знакомству достала. Знаешь, сколько она стоит?» В рот не идет после таких слов.
«Зачем она так? — недоумевала Зина. — Собственно, что я плохого сделала? И старушка та, видимо, от чистого сердца…»
Зина старалась больше молчать, выглядела вялой, полусонной, а внутри — все кипело. Это внутреннее напряжение и подвело ее сегодня. Поужинав, она встала и, проходя к окну, задела за круглый старинный столик на трех ножках, на котором стояла хрустальная ваза. Легкий, высохший столик качнулся, ваза упала и разбилась с громким, на всю квартиру, как показалось Зине, звоном.