На нас стали оглядываться.
— И голос у нее чудненький. Этакий нутряной. Ласковый. Многообещающий…
— Замолчи! Я приказываю замолчать! Сколько лет в армии?
Это непростой вопрос: некоторые старые вояки любили задавать его военнослужащим-новичкам, стараясь показать тем самым, что новички еще недостаточно опытны, не все понимают. И их надо учить да учить.
Капитан наливался злостью. Но мне его было не жаль. Он не жалел других, что было жалеть его! Человек я в армии временный — пока война… Мне все равно. Будь что будет.
— Мне не к лицу и не по летам…
Пора, пора мне быть умней!
Но узнаю по всем приметам
Болезнь любви в душе моей…
Эти стихи вконец взбесили его. Он уперся в меня глазами и, признаюсь, мне стало вроде бы не по себе: на меня повеяло холодом, чем-то даже жестоким.
2
Когда мы в спешном порядке готовили очередной номер нашей маленькой газетки (впрочем, мы всегда почему-то спешили), ко мне прибежал посыльный.
— Товарищ младший политрук, вас вызывает батальонный комиссар Дубов. — Боец едва заметно ехидненько улыбался и смотрел, так, будто хотел сказать: «А я что-то знаю. Знаю, а вот не скажу».
У посыльных особый нюх, они без ошибки определяют настроение начальства. Но надо сказать, что и мы, командиры и политработники, глядя на посыльных, тоже частенько без ошибок определяли, что нас ожидает. В этот раз готовилось что-то недоброе. Батальонный комиссар Дубов работал начальником политотдела дивизии; уже пожилой, толстяк и добряк, скрывавший свою доброту за внешней показной суровостью, которая сбивала с толку новичков, настораживая их и пугая.
Я доложил Дубову: «…по вашему приказанию прибыл». Батальонный комиссар коротко, холодновато взглянул на меня и долго рылся в ящике стола, что-то перебирая там: это была верная примета, что старик сердится. С силой задвинул ящик и сказал:
— Садитесь. Ваш печатник…
— Рогов.
— Вот, вот!.. Этот самый Рогов… Этот самый Рогов связался с девушкой-бойцом…
— Логиновой.
— Вот, вот! У вас великолепная осведомленность, слушайте. Тогда становится непонятным ваше пассивное, так сказать, отношение к этому делу. Может быть, вы объясните.
«Угрюмов поработал. Его следы».
Я стал намекать Дубову об этом, осторожненько, туманными фразами, но получилось длинно, сумбурно, неясно.
— Что-то я вас не пойму. Кто-то на кого-то наговаривает. Какие-то странные намеки на капитана Угрюмова. Собственно, в чем вы его обвиняете?
— Вы пользуетесь сведениями капитана Угрюмова, товарищ батальонный комиссар, — сказал я напрямик и посмотрел на Дубова, стараясь определить, как это на него подействует. Вроде бы никак, не лицо — изваяние, ни один мускул не шевельнется, не дрогнет. — А он, капитан Угрюмов, по-моему, сам прихлестывает за этой девицей.