Важно, чтобы ты поняла – ты нужна здесь изначально, и без тебя этот мир был бы неполным.
Я старалась показывать тебе жизнь со стороны, освещенной Солнцем, когда ты была еще совсем ребенком. Я хотела, чтобы сначала ты поверила в Любовь (1. Наверное, это и есть Любовь), которая всех нас спасает от наших личных и всеобщих «концов света». Я хотела, чтобы эта вера перешла у тебя в четкое знание. Детство – наилучшее время для формирования мировоззрения, потому что ты еще не научилась задавать вопросы и принимаешь все как данность. Доверчивая, хрупкая, открытая. Сейчас тебе нравится все отрицать. С одной стороны – это хороший знак: ты отращиваешь «вторую кожу», чтобы вступить во взрослый мир в защитном костюме. Надеюсь, я сумею поставить на него фильтры. С другой стороны, ты меня совсем не слушаешь. А мне так много нужно тебе сказать!
Все, что я пишу тебе, – из Любви (Послеглавие). Я хочу, чтобы в моменты уязвимости ты могла выслушать меня через эту книгу, если вдруг по каким-то причинам я не смогу в это время быть с тобой рядом.
У меня в голове все вертится фраза «…чтобы эта вера перешла у тебя в четкое знание»… Она как будто означает, что я должна привести тебе какие-то веские доказательства, предоставить артефакты. Мол, вот, Алиска, смотри – это Любовь. Да не бойся, погладь рукой, видишь, какая – голубоглазая!..
– Где??? – таращишь ты глаза.
А вот с такими вопросами к Боженьке, пожалуйста.
Мы нужны друг другу
О поиске Бога и Его неожиданных воплощениях
Нам хотелось встретиться. К тому же у меня накопились вопросы. Я пришла к Нему. Он открыл мне дверь: такой смешной – в фартучке, в руках деревянная лопатка.
Мы сидели с Боженькой на залитой солнцем кухне. Он пек для меня блинчики – такие вкусные, румяные, тонкие, как газетка. Я сворачивала их трубочкой, окунала в чашку с малиновым вареньем и с наслаждением завтракала. Чай тоже был вкусный – со смородиновым листом, с липой и душицей. Я раскачивалась на стуле. Сыпала сахаром на кружевную скатерть. Мы разговаривали о музыке. Он смеялся над тем, как фанаты «Портишед» спутали Наталию Хичкок с Бет Гиббонс и ругали последнюю, как изменщицу[2]. Я отвечала, что никогда бы не догадалась их сравнивать: у Хичкок голос как хрусталики-ледышки на ветру, а Гиббонс поет так, будто ее привязали к стулу и, возможно, собираются изнасиловать. Есть в ней какое-то тревожное ожидание…
Потом я спросила: «Когда же ты объяснишь мне, что такое любовь?» Он хлопнул себя по лбу и подарил мне новые наушники. Я погладила Ему рубашку. Просто так. Люблю гладить рубашки. И Его люблю… Долго обнимались в прихожей, почти как любовники, я не могла надышаться этой нежностью и теплом. Пахнет от Него совсем не ладаном, а какой-то невыразимой свежестью и медом. Никогда не хочу от Него уходить, просто сил нет. Такой родной человек – Бог. Ближе Его никого нет.