— И опять же пужлив ты, «Щупленький»! — продолжал Егоркин. — Линьков боишься.
— То-то боюсь! — виновато отвечал матросик.
И восторженность в нем исчезла.
II
Пробило четыре склянки. Это, значит, было два часа пополуночи.
— Очередные на смену! На смену! — сонным голосом проговорил боцман, выходя с последним ударом колокола на середину бака.
— Есть, — одновременно ответили два голоса.
И из кучки матросов, «лясничавших» у бакового орудия, вышли Егоркин и «Щупленький».
— Хорошенько вперед смотреть! — напутствовал их боцман, принимая вдруг резкий, начальственный тон.
— Ладно! Знаем! Не форси, Федосеич! — лениво ответил Егоркин, несколько удивленный, что боцман говорит о пустяках такому старому матросу.
— Ты-то, старый чорт, знаешь, а вон этот… Э, ты, «Щупленький»!
— Есть! — испуганно отозвался матросик.
— В оба глаза глядеть и вместе вскричать, ежели что увидите.
— Есть! Буду глядеть!
— И не засни, дурья голова… Небось, знаешь кто на вахте?
— «Злющий», Андрей Федосеич!
— Прозеваешь вскрикнуть, велит тебя отшлифовать. И что тогда от тебя останется?
— Не могу знать! — вздрагивая всем телом, пробормотал «Щупленький».
— Шкелет один… вот что.
— Да не нуди ты человека, Федосеич! — заметил Егоркин. — И то часовые смены ждут.
— Не нуди вас, дьявол! Так помни, «Щупленький»…
Они пошли на нос, и когда часовые вылезли из углублений у бугшприта, новые часовые сели на их места.
— Эка язык у боцмана! — с досадой проворчал Егоркин и стал смотреть вперед, на блестящую полоску океана.
Смотрел и «Щупленький» и замер от восторга — так красива была эта серебристая морская даль.
Очарованный и прелестью ночи, и сверкавшим мириадами звезд небосклоном, и красавицей луной, и таинственным тихо рокочущим океаном, молодой матросик, привыкший еще в пастухах к общению с природой, весь отдался ее созерцанию. Проникнутый чувством восторженного умиления и в то же время подавленный ее величием, он не находил слов. И что-то хорошее, и что-то жуткое наполняло его потрясенную чуткую душу.
Несколько минут длилось молчание.
Примостившись в своем гнезде, Егоркин поглядывал на горизонт и думал о том, как хорошо было бы вздремнуть. И он уже начал было клевать носом, но, вспомнив о «Злющем», встрепенулся и взглянул на товарища: не дремлет ли он?
Восторженное выражение бледного, казавшегося еще бледней при лунном свете лица молодого матросика изумило Егоркина.
«Совсем чудной!» — подумал он и сказал:
— А хорошо здесь сидеть, братец ты мой! Точно в люльке, качает и ветерком обдает. Так и клонит ко сну… А ты остерегайся, «Щупленький»!.. Он, дьявол, как кошка, незаметно подкрадется… Неделю тому назад Артемьева накрыл и мало того, что зубы начистил, а еще наутро приказал всыпать двадцать пять линьков… Помнишь?..