Через год у меня родился сын. Мы назвали его Лоренцо.
В октябре 1964 года прогнали Хрущева. Однако радости по этому поводу я не испытываю. Те, кто занял его место, еще дальше отходят от марксизма. Боюсь, отход этот уже необратим.
Первые ошибки были сделаны еще при Ленине: не была выработана система замены руководящих кадров. При Сталине идея всемирной революции для блага трудящихся была заменена стремлением укреплять одно государство. При Хрущеве от марксизма остались одни слова. Брежнев — никакой не марксист.
В последнее время я думаю о том, что ошибочной была и идея о возможности построения социализма в одной стране, тем более в такой, как Россия.
Сегодня 60 лет революции. Увы, она не победила. Но я верю в ее идеалы. Верят и мои друзья. У нас очень большие финансовые возможности, и мы используем их, когда поймем, что где-то в мире создались предпосылки для третьей революции. Французская буржуазная, Октябрьская антикапиталистическая — будет и третья, социалистическая. Где и когда, не знаю. Но будет. И ей нужны будут средства.
Да здравствует коммунизм!»
— Все это очень интересно, — констатировала Мальвина, — но интересно с исторической точки зрения…
— С практической тоже, — добавил я. — Мы знаем, что у людей есть деньги…
— И очень большие, — уточнила Мальвина.
— Огромные, — согласился я. — Но неизвестно, как к ним подобраться.
— Давай подытожим, что мы знаем?
— Главному фигуранту сейчас должно быть девяносто три года. При всем уважении к кавказскому долголетию трудно предположить, что он продолжает заниматься активной политической деятельностью. Остается думать, что главное действующее лицо теперь — Лоренцо Иглезиас.
— Как его найти?
— Вопрос стоит иначе: можно ли его найти. Давай с самого начала. Почему мы должны верить, что записки сделал сын наркома и действительно ли он его сын? Если это так, то вправду ли его отец оставил воспоминания? И самое главное: точно ли наркому удалось бежать из Москвы?
— Ты хочешь сказать, что записки могут быть подделкой?
— Ты спрашивала себя, зачем они написаны? Нарком — человек, на которого навалено столько, что, если бы он стал писать воспоминания, то в первую очередь попытался бы оправдать себя. Ведь в семьдесят седьмом году ему было восемьдесят восемь. В этом возрасте государственные деятели пишут политические завещания, что-то пытаются объяснить, доказать, а в его положении нужно оправдаться. А он… Подробно описывает свое бегство из Москвы. Неужели это самое важное в его биографии?
— Он просто хотел доказать, что остался жив — и всё.